— Мама скоро умрет, — прошептал Филлип, отчаянно моргая и шмыгая носом.

Энтони подошел к сыну, и тот вдруг бросился к нему на шею, вцепился в рубашку, как будто ни за что на свете не собирался отпускать его. Энтони ласково гладил мальчика по голове, пока худенькое тело сотрясалось от рыданий.

Дождь с такой силой барабанил по крыше машины Дона, что думать было практически невозможно. Вернее, возможно, но сложно. Уже двадцать минут они стояли в пробке на Кенсингтон-хай-стрит. За всю поездку мужчины не произнесли ни слова. Дон нервно курил очередную сигарету.

— Авария, — сообщил Дон, глядя на вереницу красных стоп-сигналов. — Судя по всему, немаленькая. Надо позвонить в отдел новостей, — заметил он, но даже не попытался выйти из машины и дойти до телефонной будки.

Энтони промолчал. Дон стал крутить ручку радио, пока помехи окончательно не вывели его из себя. Он раздраженно посмотрел на едва дымящуюся сигарету и затянулся посильнее, чтобы она получше разгорелась.

— Де Сент считает, что завтра — наш последний шанс. Следующий рейс — только через четыре дня. — Он говорил так, словно обсуждал принятие какого-то решения. — Можешь ехать, а мы вытащим тебя оттуда, если ей станет хуже.

— Ей уже стало хуже, — ответил Энтони, поражаясь тому, как быстро рак расправился с Клариссой. — Протянет не больше пары недель.

— Чертов автобус. Ты глянь, вообще дорогу перегородил! — возмутился Дон, открыл окно, выкинул окурок на мокрый асфальт и, стряхнув капли с рукава, закрыл окно. — А что у нее за муж? Так себе?

— Я видел его всего один раз.

«Я не могу остаться с ним. Пожалуйста, папочка, забери меня от него».

Филлип хватался за его ремень, как за спасательный круг. После того как Энтони в конце концов отвез сына в дом у Парсонс-Грин, он еще долго чувствовал тяжесть его тела.

— Примите мои соболезнования, — сказал он Эдгару, но торговец занавесками, оказавшийся куда старше, чем Энтони ожидал, лишь подозрительно посмотрел на него, как будто эти слова таили в себе оскорбление.

— Я не могу уехать, — произнес Энтони, испытав некоторое облегчение.

Как будто ему после долгих лет бесконечного рассмотрения дела наконец-то огласили смертный приговор. Дон вздохнул и ответил то ли с грустью, то ли с облегчением:

— Он твой сын…

— Да, он мой сын.

Энтони пообещал Филлипу: «Конечно, ты будешь жить со мной. Конечно. Все будет хорошо». Говоря это, он не до конца понимал, чего лишается.

Машины наконец тронулись, сначала по-черепашьи медленно, а потом все быстрее и быстрее. Проехав Чисвик, Дон заговорил снова:

— Знаешь, О’Хара, а может, оно и к лучшему. Может, это тебя Бог отвел. Кто знает, что бы там с тобой стало. Поживем — увидим. Пусть мальчик немного успокоится, привыкнет, глядишь, ты снова в бой ринешься. Вив с удовольствием присмотрит за ним. Ему у нас понравится, а она так скучает по детям. Слушай, тебе же срочно надо искать дом. Больше никаких гостиниц!

Энтони слушал, как Дон вдохновенно рассуждает о его мифической новой жизни, словно рассказывает задумку для новой статьи: он станет семейным человеком и благодаря этому сможет пережить потерю, заглушить тревожную барабанную дробь, доносившуюся из темных уголков души.

Энтони дали двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы он мог найти жилье и помочь сыну пережить смерть матери и мрачную атмосферу, царившую на похоронах. Филлип больше ни разу не плакал у него на глазах. Ему понравился небольшой домик с верандой в юго-западной части Лондона, недалеко от его школы, а также от Дона и Вив, которая с головой окунулась в образ потенциальной тетушки. И вот сын приехал к нему с жалким чемоданчиком в руках, ожидая дальнейших инструкций. Эдгар даже не удосужился позвонить и спросить, как мальчик себя чувствует.

Поначалу они жили будто два чужих человека. Филлип все время старался угодить ему, словно боялся, что отец отошлет его обратно. Энтони не решался сказать сыну, как он рад, что они теперь живут вместе, хотя иногда ему казалось, что он не заслуживает такого подарка. Он совершенно не понимал, что делать с ребенком в состоянии глубокого горя, стараясь с грехом пополам справляться с собственным.

Энтони пришлось пройти экспресс-курс по обучению всем практическим навыкам: как относить белье в прачечную, как водить Филлипа к парикмахеру. Его кулинарные таланты ограничивались яичницей, поэтому сначала они каждый вечер ужинали в соседнем кафе, где подавали огромные порции стейка, фасолевую запеканку, переваренные овощи и слегка пригоревший пудинг в луже ванильного соуса. Отец с сыном уныло ковырялись в тарелках, а потом Филлип говорил: «Спасибо, все было очень вкусно», как будто они ели какие-то неимоверные деликатесы. После ужина они возвращались домой, и Энтони подолгу стоял под дверью спальни сына, не решаясь зайти и признаться, что ему тоже грустно. А вдруг от этого станет еще хуже?

По воскресеньям Дон и Вив приглашали их в гости на жареное мясо со всевозможными гарнирами, а потом Вив убирала со стола и обязательно усаживала всех играть в какую-нибудь настольную игру. Энтони до слез трогало то, как Филлип улыбается в ответ на ее поддразнивания, а она все время настаивает, чтобы он тоже играл. Вив принимала его как родного.

Когда они садились в машину, Энтони увидел, что Филлип машет Вив рукой и посылает ей воздушные поцелуи, и по щеке его неожиданно скатилась одинокая слезинка. Он вцепился в руль, вдруг осознав огромный груз ответственности. Как же поговорить с ним? Что Энтони может сказать Филлипу? Ведь он регулярно жалел о том, что в живых остался он сам, а не Кларисса.

Вечером он сидел у камина и смотрел первый выпуск новостей об освобождении заложников в Стэнливиле. Нечеткие силуэты людей, выходящих из военного самолета и сбивавшихся в кучу на взлетной полосе.

— В течение нескольких часов бельгийские войска взяли город под свой контроль. Пока что рано оценивать потери, но, по первым данным, во время штурма погибло не менее ста европейцев. Многие все еще числятся пропавшими без вести.

Энтони выключил телевизор и словно под гипнозом смотрел на экран еще долго после того, как исчезла белая точка. Очнувшись, он поднялся наверх, немного постоял перед дверью сына, прислушиваясь к доносящимся из комнаты приглушенным рыданиям. Часы показывали четверть одиннадцатого. Энтони на секунду прикрыл глаза, а потом решительно открыл дверь. Сын вздрогнул и быстро спрятал что-то под покрывало.

— Сынок, — окликнул его Энтони, включая свет, но ответа не последовало. — Что случилось?

— Ничего, — взяв себя в руки, ответил мальчик, украдкой вытирая глаза. — Все в порядке.

— Что это у тебя там? — ласково спросил Энтони, присаживаясь на краешек кровати и разглядывая разгоряченное, влажное лицо мальчика. Похоже, он плакал не один час, подумал Энтони, ужасаясь собственному неумению быть родителем.

— Ничего.