– И когда же ты думаешь послать за невестой? – с завистью спрашивали боярские сыновья.

Эта повесть напоминала им те предания о невесте-Солнцедеве, что они привыкли слушать зимними вечерами у родных очагов. У всякой красавицы в сказках есть омерзительный старый отец…

– Мы с Бьёрном условились, что обручение продлится пять лет. Из них идет уже второй год.

Ингвар-младший умолчал, что при этом старый Бьёрн добавил: «Если ты вернешься из Грикланда живым». Участие жениха в походе он поставил непременным условием свадьбы. Говорил он при этом, что желает видеть, чего стоит будущий зять, но на деле его расчет был иным. Одно из двух: либо настырный жених опозорится или даже погибнет, что позволит отменить обручение, либо привезет добычу. Хакон и Ингвар ведь прибыли в усадьбу на Адельсё не с пустыми руками, а свеи тоже охочи до золотых обручий, серебряных чаш и шелковых одежд.

Северные наемники шли отдельными дружинами, и общим счетом у них было около восьмидесяти судов. На ночлеге они устраивались отдельно, но во время длительной стоянки при устье Днестра Ингвар раза два приглашал их на пир в свой стан. И в тот день, когда к нему наконец прибыл Ильбуга, княжий стан представлял собой незабываемое зрелище. Над шатрами вились княжьи стяги: один красный, с изображением ворона, а другой из пушистых волчьих хвостов. Угощения разложили на кошмах, расстеленных на земле, и получилась «скатерть длиной в перестрел», как говорят у печенегов. В плавнях водилась пропасть птицы и рыбы, из окрестных селений уличей привезли пиво и мед. С одной стороны сидели вожди и наиболее славные воины из северных стран – рослые, со светлыми и золотыми бородами на высоколобых лицах. С другой – низкорослые, коренастые, по большей части черноволосые печенеги в кафтанах с бубенчиками и шапках с меховой оторочкой. А между ними – славяне всех родов, русы, ясы, одетые кто в домашнюю тканину, кто в греческие кафтаны с шелком.

Ингвар сидел перед своим шатром на меховых подушках, его окружали родичи и воеводы – начиная с Мистины и заканчивая Олейвом, самым младшим из братьев Эльги. Олейву сыну Вальгарда шел восемнадцатый год. Эльга оставила его в родном доме одиннадцатилетним отроком, а нынешней весной с трудом узнала брата в этом рослом юноше, совсем мужчине по виду и всем ухваткам. Кто он такой, ей подсказало скорее его сходство с Эймундом. Старшего из родных братьев она еще хорошо помнила по той весне в Киеве, когда тот готовился вести на греков плесковское ополчение и тайком заглядывался на Дивушу Дивиславну…

И все же Олейв был другим – яркий румянец, бойкие глаза, низкий голос. Увидев его, Эльга ахнула. Младший брат делал честь роду, и все же первым ее порывом было: не пущу! Вспомнив Эймунда, она едва не заплакала от тревоги. Зачем и этот, последний из ее родных братьев отправляется в военный поход, не успев жениться и дождаться сыновей? В отчаянии она даже предложила ему, прямо в первый же день, Дивушу в жены. Как самая боязливая мать, она была готова на все, лишь бы удержать его дома.

– Нет, сестра, жениться и с бабой дома засесть всякий смерд может! – засмеялся в ответ Олейв. Похоже, девичья любовь для него была делом давно привычным и ратная слава прельщала куда больше, чем свадебные рушники. – Я уж лучше пойду за моим братом Хельги и покажу, что другие сыновья нашего отца не хуже него способны за морем показать себя!

Хельги Красный уже находился с войском. Перед этим он дожидался Ингвара в Таврии, на восток от устья Днепра. Еще успел пройтись по побережью, разоряя селения, захватывая в плен херсонитов, что ловили там рыбу и добывали соль. За эти года он так сдружился с хазарскими торговцами из Карши и Самкрая, что они следовали за его войском и охотно покупали полон. Часть его людей после возвращения из Греческого царства вернулась по домам, но он набрал взамен разного народа с берегов Греческого моря и Меотийского озера – хазар, ясов и даже готов. Его собственная дружина уже вновь насчитывала две тысячи человек, и даже Ингвар молчал, слыша, как эти люди называют его шурина «Хельги конунг». Его жена с двумя детьми все еще оставалась в Карше, где у него был, по рассказам, свой большой двор, целое стадо разного скота, земельные угодья. В его садах и виноградниках трудились десятки рабов из числа пленных греков-херсонитов. Напрасно Эльга напоминала Олейву, что это же самое он может получить и в родном краю. Подумаешь, виноград и смоквы на реке Великой не растут! Но Олейв только смеялся, и она понимала: он тоже мужчина. В его глазах «собственное королевство» на завоеванной земле стоит куда дороже, чем полученное по наследству дома.

На пиру в княжьем стане имелась и хозяйка: по левую руку от Ингвара сидела Огняна-Мария. Она успела родить уже дважды и слегка располнела, но второе дитя умерло через пару месяцев. Зато первенец ее, Гудлейв, подрастал и сейчас спал в шатре на руках у няньки. Легкая на подъем, она очень скучала в Витичеве без Ингвара и охотно согласилась пойти с ним в поход. Предполагалось, что она доедет с войском только до Несебра, а там останется ожидать мужа в гостях у своего родного брата Калимира и матери. Нечасто знатной женщине, вышедшей замуж очень далеко от родного дома, удается повидать родных, а тем более показать им своих детей.

Мысль взять ее с собой принадлежала Мистине.

– Баба у тебя скучает среди чужих людей, а теперь и брат ее покинул, – говорил он. – Пусть проедется до родных, пусть Калимир посмотрит, что ей у нас хорошо и никто не обижает.

Боян вместе со всей дружиной уехал из Киева еще зимой, по санному пути, и сейчас, должно быть, уже находился у себя, в Малом Преславе. Обдумав дело, Мистина и Эльга решили молчать о том, что он послал грекам весть о походе, но дальше терпеть «этого змея двухголового» у себя под боком Эльга отказалась. Понимая, что был на волосок от смерти, Боян даже с благодарностью согласился уехать, но просил княгиню и Свенельдича дать ему слово, что они не умышляют зла на Огняну-Марию и ее дитя. Его заверили, что жизни их ничто не угрожает, и Боян тронулся в путь. Переночевал в Витичеве, простился с сестрой, но тоже умолчал об истинной причине своего отъезда. Теперь Огняна-Мария с радостью предвкушала новую встречу со всей родней, а Эльга, не менее довольная, оставалась в Киеве.

– Век бы больше ее не видать, – шепнула княгиня Мистине, когда киевская часть войска рассаживалась по лодьям.

– Как скажешь, – шепнул он в ответ, обнимая ее на прощание.

В последние мгновения Эльга обняла и Ингвара – впервые за два года. Он подошел к ней с лицом торжественным и суровым, будто исполнял обряд, и она обняла его с чувством, словно передает благословение – из рук своих кладет на его плечи, запечатлевает с поцелуями на щеках. Ингвару исполнилось двадцать пять лет, но по виду можно было дать и тридцать. Заботы и постоянные разъезды последних лет заставили его сильно возмужать, и теперь он уже не напоминал отрока, ради дерзкой шутки присевшего на Олегов стол. Это был зрелый муж, хорошо понимавший, какой груз лежит на его плечах, и полный решимости нести его до конца пути.

Он не знал, что ждет его впереди на этот раз. Связь Бояна с Феофаном, укрывательство сговора княгиней и побратимом так и остались от него тайной. Пристально вглядывался он в спокойное лицо Эльги. Совсем с другими чувствами провожала она его в первый поход, ровно два года назад! Когда они еще были единой плотью и единым духом, как говорят у христиан. А теперь? Кто она ему, эта величавая женщина в расцвете молодой красоты, с глазами цвета смарагда?