В одиннадцать священник провозгласил великую иктинью, и тут сзади в отверстые двери прошел генерал-губернатор Петербурга. И застыл. Все невольно обернулись к нему.

— Его императорское величество государь Александр Павлович…

Мария Федоровна осела на пол. Она потеряла сознание при первых словах, так и не расслышав то, что и так знала.

Толпа смешалась. Продолжать молебен о здравии не имело смысла. Следовало начинать новый — об упокоении. Но пока вдовствующая императрица не пришла в себя, этого никто делать не осмеливался. Ее величество отнесли в смежную диванную, послали за лейб-медиком. Шарлотта осталась рядом, прыская водой в лицо. Николай стоял как громом пораженный, и в этот миг Милорадович взял его за плечо.

— Пора исполнить долг, ваше высочество.

Великий князь не возразил. То ли потрясение было слишком сильным. То ли понимание собственного бессилия — ясным. То ли ответственность за спокойствие целой страны уже легла ему на рамена и по первости придавила к земле. «Только не кровь, — мысленно повторял он. — Только не кровь».

Ведомый Милорадовичем Николай вступил в придворную церковь. В ней еще оставалось несколько человек из молившихся перед тем. Они с удивлением воззрились на вошедших. И тут царевич почувствовал один сочувственный взгляд. Мельком оглянулся через плечо. Василий Андреевич, воспитатель Саши. Они уже худо-бедно притерлись друг к другу, и, кажется, Жуковский начал воспринимать себя воспитателем всей семьи. Никс послал ему полный отчаяния и замешательства взгляд. Поэт занервничал. Понял?

Генерал-губернатор знаком остановил священника, было собиравшегося убирать Евангелие с аналоя.

— Его высочество намерен присягнуть.

Эти слова прозвучали очень тихо. Но их услышали почти все. Из смежной с церковью залы придворные потянулись обратно. Никс ощутил себя жертвенным быком, которого приносят на заклание. Священник растворил алтарь. «Господи, помилуй нас, грешных!» Великий князь поднял и опустил руку. Она коснулась выпуклого золотого переплета, на котором чеканные фигуры апостолов протягивали ладони к летевшему с небес голубю.

— Я, великий князь Николай Павлович, присягаю моему государю и брату…

Первые звуки дались с хрипотцой. Но потом он справился и заговорил громко, ясно, отчетливо. Чеканя каждую фразу. Текст присяги Николай знал наизусть. Еще в детстве зазубрил, как «Отче наш». И теперь язык не сбивался, хотя плотное марево висело перед глазами. Но когда дочитал до конца, стало легче. Смирился? Да, наверное. С девятнадцатого года мутили душу неправедные страсти. Много зависти, много обиды. Недоговоренность, подозрения. Теперь все прошло. Он отказался. Отодвинул от себя власть. Отдал тому, у кого ее не по закону отобрали. Пусть Константин поступает с ним, как хочет. У цесаревича есть право гневаться. С другой стороны, разве Николая спросили, когда поставили перед фактом: «Ни я, ни брат не хотим короны. Ты — следующий». Сейчас выходит, будто бы он пытался похитить венец. Да, сосал червяк сердце. Но в эту самую минуту отпустил.

Никс повернулся к стоящим в церкви и снова столкнулся глазами с Жуковским. Василий Андреевич смотрел на него с нескрываемым восхищением. Все понял. От первого до последнего движения души. Да еще и облагородил, по поэтическому обыкновению.

— Ваше высочество. — Милорадович говорил с явным облегчением. — Кому, как не вам, приводить к присяге генерал-адъютантов государя.

Николай кивнул. Да, он все сделает. Явился присяжной лист. Великий князь подписал его первым. За ним последовали остальные. Целовали крест, твердили слова. Пока шла церемония для придворных, генерал-губернатор вышел на Комендантскую лестницу, где его ожидал комендант города Башуцкий. Там, понизив голос, он велел разослать плац-адъютантов по корпусам с приказом привести весь столичный гарнизон к присяге. Дело было сделано.

Тут же топтался штаб-ротмистр Мантейфель, адъютант Милорадовича, которому было велено сказать во весь опор в Москву. Прямо на перилах генерал-губернатор написал от имени великого князя запрещение архиепископу Филарету вскрывать ларец в Успенском соборе и, как только Николай вышел из церкви, подписал у него. На мгновение царевич заколебался, но старый волк стиснул зубы на шее добычи.

— Вообразите, что будет, если Питер присягнет Константину, а Москва — вам. Неужели вы хотите гражданской войны?

Никс ничего не хотел. Только бы от него отвязались. Уйти к себе, зализывать раны. Не тут-то было. В самый подходящий момент очнулась матушка. Громоподобный стон известил царевича о том, что он все испортил.

— Что вы наделали? — Мария Федоровна была на грани второго обморока, но так в него и не погрузилась. — Разве вы не знаете об акте, объявившем вас государем?

Глупее ситуации представить нельзя. К счастью, Николая еще в детстве научили делать хорошую мину при плохой игре.

— Мне не известен никакой акт, — заявил он во всеуслышание. — Если таковой и существует, то о нем не знала ни одна живая душа. Наш законный император — брат Константин.

Гордый своим самопожертвованием, Никс хотел идти. Но спектакль еще не был окончен. На Комендантскую лестницу ворвался взмыленный князь Александр Голицын, ближайший друг покойного государя. Он гнал из Таганрога в Петербург что есть сил и все равно опоздал.

— Как? Как вы могли нарушить волю своего благодетеля? — возопил вельможа, подбегая к Николаю. Но, встретив глухое молчание, осекся. — Есть что-то, чего я не знаю?

— Шестьдесят тысяч штыков, — выплюнул великий князь и побрел к себе.

Но Голицын был тем и хорош, что молчать не собирался. Помочь он не мог, однако шум поднял.

— Надо немедленно созвать Совет! Надо вскрыть документы! Такова была воля его величества!

Поскольку все члены Совета топтались во дворце, собрать их в одной комнате и запереть дверь на ключ не составило труда. Здесь никто ничего не решал. Но квохтать предоставлялась полная возможность. Принесли ларец с пакетом, на котором собственной рукой благословенного монарха было начертано: «Хранить впредь до моего востребования. В случае моей кончины вскрыть прежде всякого другого действия».

— Этого нельзя делать! — Милорадович один возражал против прочтения документов.

— Господин граф, проявите уважение к воле своего императора. — За два дня Голицын был первым, кто успешно выдержал давление генерал-губернатора.

— Хорошо, — нехотя бросил Михаил Андреевич. — Но, согласно закону, государем должен стать старший после покойного, то есть Константин.

Сановники потянулись к ларцу. Печати были сломлены, акты прочитаны.

— Теперь вы видите, что присяга ложна! — возопил Голицын, подпрыгивая со стула.

— Его высочество Николай Павлович знал об этих документах, когда целовал крест, — бросил Милорадович.

— Нам надо тоже присягнуть Константину, — подал голос престарелый адмирал Мордвинов.