— Сожалею, — кивнул Аластор. — «Скиес» многое потеряет с твоим уходом. Надеюсь, ты сумел найти преемника?

— Мальчик, которого ты приволок, — сказал Гектор. — Не думаю, что он готов… хотя сколько уже прошло… года три?

— Здесь и в моём мире время идёт неодинаково, — пояснил Аластор. — Но я рад, что так вышло.

— Как ты стал смертью? Или мне это просто снится? — усмехнулся Гектор, кажется, входя во вкус этого диалога.

— Можешь считать это сном. Но ты действительно умер.

— Можно узнать от чего?

— Остановка сердца. — Процедил Аластор.

— Значит, всё же не сигары! — усмехнулся Гектор. — И что, значит, ты приходишь вот так ко всем, кто… умирает, во всём мире? И в Гиперборее тоже?

— Да, — кивнул бывший наёмник, и с этой фразой забрал сигарету у Гектора, сделал затяжку. — Я вездесущ. Но те, кто умирают не своей смертью, мне не принадлежат. Их смерти забирают убийцы. У Аида есть свои правила. Я не вправе их нарушать.

— Интересно, — глава «Скиеса» выглядел действительно заинтересованным, затем вдруг потупился и посмотрел на собаку. — За ним ты тоже придёшь когда-то?

Аластор взглянул на пса. Тот не шевелился, но это временно. Только дай ему волю сейчас, отпусти стрелки часов, как хромой тут же подскочит и зайдётся лаем и визгом.

— За ними нет. — Сказал он. — Люди бывают разными, хорошими и плохими. Для них созданы правила, Элизий, Тартар… собаки все хорошие. Думаю, у них есть свой рай где-нибудь и своя Царевна суповых костей.

— Жалко его, — кивнул Гектор. — Не хотел я его вот так оставлять… но за ним присмотрят, не волнуйся. Этот трёхлапый покорил сердца всей фирмы.

— Счастлив слышать, — довольно кивнул Аластор, докурил сигарету и бросил её на пол, где она тотчас потухла. — Скажешь, когда готов будешь идти.

Гектор тяжело вздохнул. С грустной улыбкой оглядел свой кабинет в последний раз, затем опять посмотрел на Аластора.

— Скажи честно, что меня ждёт? Тартар или Элизий?

— Не мне судить, — сказал Аластор. — Когда придёшь туда, узнаешь сам.

— Что там будет? — спросил Гектор.

— Там буду я. — Ответил он, после чего Гектор согласно кивнул, и они ушли.

Аластор постарался исчезнуть раньше того, как Гелиос поднял шум. Просто шагнул назад. Вернулся на луга с цветами — жёлтыми, красными, синими, белыми… их было бессчётное множество. Аид не менялся никогда. В нём не было ни погоды, ни времени, ни расстояний, ни смены дня и ночи.

Аластор вынул компас из кармана. Просто, чтобы проверить. Стрелка указала на Лету, реку забвения, и он прошёл к ней. На берегу его уже ждала тень, сидела к нему спиной и смотрела на воду. Они всегда встречались здесь.

Некоторое время Аластор смотрел на её затылок, не сразу подошёл. Ещё раз сверился с компасом, но стрелка оставалась непреклонна в своём решении. Она всегда показывала только на неё.

Вдруг тень словно почувствовала спиной постороннее присутствие и обернулась.

— Привет, — сказала она, улыбаясь. У него ушло много сил на то, чтобы она стала узнавать его так сразу.

— Здравствуй, — улыбнулся Аластор, садясь с ней рядом. — Видел твоего пса только что. У него все нормально.

— Пса? — переспросила девушка с сомнением.

— Да. У тебя был пёс. Помнишь? Сможешь назвать его имя? Или какого он цвета?

Если бы в Аиде всё же было время, Аластор предположил бы, что провёл вечность, пытаясь научить её помнить. Это было непросто. Даже те, которые не пили из Леты, теряли воспоминания. Так было устроено Асфоделево поле, таковы были законы для всех теней, но он всё равно старался ей помочь, не совершая ничего, противоречащего правилам. Они долго разговаривали, пока, наконец, она не произнесла уверено:

— Да, чёрно-белый трёхлапый пёс… звали Гелиос. Гелиос — это означает «солнце».

— Неплохо, — похвалил её Аластор снисходительно. — Ты точно делаешь успехи.

Вдруг её призрачное лицо передёрнулось сомнением, он уловил эту перемену.

— Зачем ты это делаешь? — вновь начала она. — Зачем помогаешь мне? Почему бы просто не заниматься своими делами, не пройти мимо?

— Я хочу помочь тебе, — ответил он. — Помочь вспомнить, кто ты. Если хоть одной тенью станет меньше, значит, не всё потеряно для мира.

— Да, но если я всё вспомню, то я уйду в Элизий, так? — спросила она опять. — Ты же не хочешь, чтобы я уходила.

«Потому и не говорю тебе слишком многого», — признался он себе в этом, но не стал говорить вслух.

— Ты всё равно забудешь, если скажу сейчас, верно? — произнёс Аластор с сожалением в голосе. — Я виноват в твоей смерти и хочу исправить эту вину. Она не лежит на мне грехом, но я всё равно чувствую эту ношу.

— Ммм… — протянула тень. — И это всё?

— Нет. Ещё иногда мне кажется, что я люблю тебя. — С ней было просто говорить о чём угодно. Она всё равно забывала спустя какое-то время.

— У меня есть компас, и в этом мире он почему-то всегда указывает на тебя. Наверное — ты мой ориентир.

— Я бы тоже хотела любить, — призналась она. — Но мне кажется, уже не помню, как это. А может, и не знала… как ты думаешь?

— Конечно, знала. — Соврал он. Или не соврал? Кто теперь разберётся. — Не отвлекайся. Повтори всё, что помнишь о своей собаке…

Ему казалось, так было всегда. В Аиде не существовало ни времени, ни перемен. Если какие-то изменения и происходили в её памяти, то они были настолько незначительны по сравнению с вечностью, что совершенно терялись в ней.

Конец света, объявленный властями, всё не наступал, как если бы кто-то заморозил его. В перспективе, насколько Аластор мог заглянуть вперёд, он тоже не видел этого конца, но чувствовал застывший во времени взрыв. Сопротивление во главе с новым Алкидом постепенно захватывало власть, но не так быстро, как планировало. Во всяком случае, до столиц повстанцы пока не добрались.

Будучи смертью, Аластор мог охватить взглядом всё своё царство, безграничное и невозможное. Он мог быть здесь, на берегу реки, рядом с ней, или в тот же самый миг на поле среди цветов. Красные. Ей больше нравятся красные, хотя порой она и говорила, что любит жёлтые, а красный цвет ненавидит, это бывало нечасто. Он мог быть в мире живых, но только по делу — когда забирал души с собой. Он видел будущее и настоящее, пусть и никак не мог влиять на них.

С тех пор как Персефона ушла, Аластор нигде её не встречал. Он стал абсолютной смертью, полностью принял её обязанности, и у него не было права жалеть об этом выборе. Потому что они