Но он ничего не мог прочесть в ее лице. Эти прекрасные, словно застывшие черты казались высеченными из камня, они не выдавали движений ее души.

Когда Марион заговорила, Скэрти понял, что он неправильно истолковал ее молчание.

– Капитан Скэрти, – сказала она, – вы человек светский и, как я слышала, хорошо разбираетесь в сложностях женской натуры...

– Вы мне льстите! – перебил ее Скэрти, делая усилия, чтобы снова обрести свое обычное спокойствие. – Разрешите спросить, чем я мог заслужить такой лестный отзыв?

– Вы меня не так поняли. Я хочу сказать, что вы, который так хорошо знаете женскую натуру, должны понимать, что вы просите невозможного. Женщина не может отдать свое сердце. Его надо взять у нее.

– А ваше сердце, Марион Уэд?

– Оно не в моей власти. Оно принадлежит не мне.

– Им уже завладел кто-то другой? – злобно вскричал Скэрти, ибо то, что до сих пор было только смутной догадкой, теперь подтвердилось признанием самой Марион.

– Увы, да! Завладел... похитил, если хотите, но оно больше не в моей власти. Оно разбито, и излечить его нельзя. О, сэр, для вас оно не имело бы никакой цены, даже если бы я и могла его вам отдать! Не требуйте от меня невозможного. Примите взамен то, что я предлагаю вам от души, – мою безграничную благодарность!

Скэрти молчал, стиснув зубы, задыхаясь от душивших его чувств. Слова Марион точно парализовали его. Да, он хорошо знал женское сердце и понимал, что у него не может быть никаких надежд. Сердце Марион принадлежит другому. Как странно она сказала: «похищено», «разбито»... Стоило над этим подумать, но Скэрти сейчас было не до того. Ему надо было во что бы то ни стало добиться руки Марион Уэд. Если она не может отдать ему свое сердце, она заплатит ему за жизнь отца своей рукой и своим состоянием.

– Ваша благодарность много для меня значит, мисс Марион, – сдержанно промолвил он. – Я буду счастлив заслужить ее. Но мне бы хотелось получить от вас нечто другое...

– Что же, сэр?

– Вашу руку.

– В уплату за жизнь моего отца?

– Совершенно верно.

– Опомнитесь, капитан Скэрти! Что может дать вам моя рука, если сердце мое...

– ...принадлежит другому? Вы это хотите сказать? Я не теряю надежды завоевать его своей любовью. Сердце женщины можно завоевать не однажды!

– Потерять его можно только раз в жизни.

– Пусть так. Я готов нести это горе. Мне будет легче переносить его, когда вы будете моей женой. Простите, мисс Марион, не будем больше говорить об этом! Дайте мне ваше согласие, – и ваш отец будет жить. Откажите, – я не неволю вас. Но знайте, что ему не сносить головы!

– О, сжальтесь надо мною, заклинаю вас! Может быть, и у вас есть отец! О, капитан Скэрти, подумайте, что значит лишиться отца! Я умоляю вас, спасите его, вы можете это сделать!

Гордая Марион упала перед ним на колени и, подняв к нему свое прекрасное умоляющее лицо, смотрела на него глазами, полными слез.

Скэрти смотрел на эту Венеру в слезах, не в силах оторвать от нее восхищенного взгляда, и сердце его ликовало. Марион Уэд у его ног!

– Да, я могу спасти его и спасу! – с жаром воскликнул он.

В заплаканных глазах Марион блеснула надежда, но она тут же погасла, когда взгляд ее встретился с откровенным, беззастенчивым взглядом Скэрти.

– Да, – продолжал он с нескрываемым торжеством, – я могу это сделать и сделаю! Вам достаточно только сказать одно слово. Обещайте мне, что вы будете моей женой!

– О Боже! – вскричала Марион, поднявшись с колен. – Неужели в вашем сердце нет ни капли жалости?

– Любовь не знает жалости, а тем более любовь, над которой насмеялись, как вы насмеялись над моей!

– Нет, я этого не делала! Но вы просите от меня невозможного.

– Почему? – спросил Скэрти, обнадеженный этим кратким ответом. – В этом нет ничего невозможного. Я не жду и не прошу, чтобы вы подарили мне ваше первое, нетронутое чувство. Для меня это уже миновало! Я едва могу надеяться пробудить ваше сердце для второй любви. Но я сделаю все, чтобы заслужить ее! И вот потому я и прошу вас стать моей женой, дать мне возможность завоевать вашу любовь! Послушайте меня, Марион! Вы видите перед собой человека, которого до сих пор не отвергала ни одна женщина, будь это даже коронованная особа! Человека, который не терпит, чтобы ему что-то становилось поперек дороги! Ничто никогда не может заставить меня отказаться от моих желаний! Скажите, что вы будете моей, – и все будет хорошо. Подумайте, к чему приведет ваш отказ! Я жду вашего ответа. Вы скажете мне «да» или «нет»!

И Скэрти, заложив руки за спину, стал медленно прохаживаться по комнате, словно желая дать Марион время подумать.

Марион подошла к итальянскому окну и, повернувшись спиной к этому зверю в образе человека, в отчаянии устремила взор к небу. Могла ли она колебаться сделать выбор между жизнью отца и собственной загубленной жизнью! Разве жертва, которой от нее требует Скэрти, может сделать ее более несчастной? Эти мысли проносились в голове Марион, но никто, кроме нее, не мог бы сказать, какие чувства боролись в ней в эту минуту и что происходило в ее душе.

Скэрти продолжал расхаживать по комнате, с нетерпением дожидаясь ответа. Он не хотел ее торопить, он понимал, что сгоряча она скорее ответит «нет»; а если она хорошенько подумает и представит себе, что ждет ее отца, это, может быть, заставит ее образумиться и принять его предложение.

И наконец он дождался. Марион с радостным возгласом распахнула окно и, протянув руки, ринулась на веранду.

Скэрти остолбенел от изумления. Ему показалось, что Марион Уэд сошла с ума. Но когда он подошел к окну, зрелище, представившееся его глазам, вызвало у него опасения совсем иного рода.

По главной аллее парка двигалась громадная толпа народа – тут были рабочие, подмастерья, ремесленники, но главным образом местные крестьяне. Капитан кирасиров не впервые видел такую пеструю толпу. Быть может, это была та самая толпа, которая приветствовала его насмешливыми выкриками на мосту через Колн, когда он возвращался после своей неудачной погони за Черным Всадником. Так оно, вероятно, и было, за небольшим исключением. Одним из этих исключений был пожилой всадник в черном бархатном камзоле, с величавой осанкой и строгим, благородным лицом.

Народ, толпившийся вокруг, по-видимому, хорошо знал этого всадника, потому что громкое «ура» и радостные возгласы «Да здравствует сэр Мармадьюк!» то и дело оглашали воздух.

Но не только хозяин Бэлстродской усадьбы – а это действительно был он! вызывал такой энтузиазм толпы.