него получилось. То, что он пытался сделать, – и я не думаю, что это сработало, – он думал, что делает это, но, будучи в составе слушателей, я не думал, что он это сделал, пытался подчеркнуть свои сильные личные отношения с г-ном Брежневым, но мне так совсем не показалось.

Д: Да, мне это тоже не показалось.

Х: Нет. И он очень расстроен из-за этого, потому что он не хотел, чтобы так выглядело.

Д: Понимаете, генерал, я хотел бы сказать только об одном частном наблюдении. Это мое собственное, но, может быть, это полезно для Вас и для президента.

Х: Конечно.

Д: Что на самом деле в Москве они очень расстроены, и, если позволите использовать это слово – я высказываю свое собственное мнение, Вы не должны сомневаться в этом.

Х: Я понимаю.

Д: Потому что я не знал, что Вы мне позвоните.

Х: Верно.

Д: Но я думаю, что понимание между нами по этому поводу очень важно. Но они очень сердиты, потому что считают, что вы создали все это по причинам, которых мы не знаем, – мы не хотим обсуждать это, – но из-за искусственного кризиса, зачем? И когда Вы сравниваете это даже с кубинским кризисом, это действительно, извините, но это выходит за рамки любого сравнения. Из-за чего? Я хотел бы упомянуть только одну деталь: мы [постоянно] на связи с Генри по всем вопросам, большим и малым.

Х: Да.

Д: В начале каждого часа. Но что случилось ночью? Когда я передал это письмо, все было так, как сказал президент: я определил, что он ответил жестко. Все в порядке. Обычная процедура – через конфиденциальный канал. Но пока мы не получили письмо, Генри не упомянул ни слова о том, что вы собираетесь объявить о состоянии повышенной боевой готовности. Это самый простой способ – просто позвонить и сказать послу: послушайте, президент очень твердо настроен, поэтому, если вы действительно собираетесь упорствовать, извините – ну, вы можете использовать любой язык, который вам нравится, жесткий или не жесткий, или дипломатичный, – но мы будем вынуждены сделать это. Потом свяжусь с Москвой; Брежнев ответит, и тогда это естественно.

Х: Ага.

Д: Но вы молчали пять часов. Генри и Скоукрофт звонили мне, и они говорят: ответ, ждите ответа, – затем я получу ответ. Ответ был, ну, твердым, как сказал президент. Но он даже не упомянул об этом повышении боеготовности. Кстати, узнаем об этом по радио.

Х: Ага.

Д: Но для меня это выглядит реально нереальным. Потому что, если бы вы реально были обеспокоены, я уверен, что вы сначала связались бы с Брежневым, чтобы узнать, что происходит, если все было реально. Но вас это реально не особо беспокоило, так что это было проще всего – ввести в стране режим повышенной боеготовности, не сообщая нам об этом. Так что я немного, откровенно говоря, говорю вам без злости, без особых эмоций, но мне реально жаль по этому случаю, потому что он навредил очень многому из того, что было сделано, по какой причине все это произошло, мы не знаем реально. Поездка Генри в Москву была такой хорошей. Брежнев проводит с ним столько часов, сколько президент, кстати, никогда не бывает с Громыко. И выглядело так, что все было в порядке. Но затем он создал этот [неясно] кризис, что вы реальны, а мы просто более слабые партнеры, которые противостоят более храбрым Соединенным Штатам. Реально, у нас тоже есть люди вокруг Москвы. Конечно, он выглядит иначе.

Х: Ага. Ну, господин посол, что меня беспокоит, я не думаю, что это вообще отражение настроений здесь.

Д: Ну да.

Х: Например, то, что было сделано в связи с объявлением системы повышенной боеготовности, я уверен, Вы знаете, что это делалось бесчисленное количество раз и по каким-то причинам без особой шумихи.

Д: Да, без шумихи. Почему вы делаете это, даже не сказав нам почему? Если это действительно была война, я уверен, вы постараетесь предотвратить войну.

Х: Нет, нет…

Д: И вы сообщите нам, если так. Но если это была не война, зачем публично играть в эту игру, потому что вы действительно поставили нас реально в очень трудное положение внутри страны. Что ж, мы просто думаем, что делать – сделать публичное заявление, отрицающее все эти вещи реально, потому что, в конце концов, одно впечатление в письме не могло оправдать или просто замолчать, но запомнить эту вещь. Это не то, что нужно делать. Я потратил слишком много лет и говорю Вам довольно откровенно – в этом нет необходимости, но для нас лучше вместе понять, что происходит.

Х: Ну, очевидно, я бы не стал звонить, если бы мне все было совершенно спокойно в связи с тем, что было сказано сегодня вечером.

…

Описание Добрыниным ситуации было карикатурой на то, что произошло, но оно показало, что Вашингтон был не единственной столицей, которая была в раздражении.

В любом случае по нашим собственным причинам мы решили не допустить уничтожения Третьей армии. Поэтому я вернулся к своей настоятельной просьбе к Диницу о какой-то израильской инициативе, которую игнорировали в течение 12 часов.

ПОСОЛ ДИНИЦ – КИССИНДЖЕР

Пятница, 26 октября 1973 года

20:45

К: Г-н посол, этот звонок делаю не как госсекретарь, а как друг.

Д: Я понимаю.

К: Мы ждем сообщение на горячую линию в течение часа. Я просто хотел сказать Вам, и это мое честное суждение, если вы не двинетесь в каком-то направлении, чтобы начать серьезное движение по окруженной группе, вы потеряете все.

Д: Может быть. Я не знаю, что Вы предлагаете.

К: Мое предложение сегодня утром заключалось в том, чтобы предложить немного времени. Вы должны знать: в случае если президент оказывается втянутым, он прикажет, чтобы мы присоединились к остальным, потому что нам нечего отстаивать. В данной ситуации это дело прошлого.

Д: Вопрос о снабжении? Вы это имеете в виду?

К: Снабжение или что-то еще, что может произвести израильская изобретательность. Его предложение – провести переговоры.

Д: Я сказал Вам, что это то, что мы намеревались им предложить.

К: Вы сказали мне, что это может случиться. Я не знал, что вы хотели, чтобы мы передали это им.

Д: Мы не хотим раскрывать все карты. Может, я не очень ясно выразился. Я не хотел, чтобы Вы скрывали от них это.

К: Это рассматривалось бы как унижение, и так оно и есть. Я знаю, что вы пытаетесь