Несмотря на то, что она провела здесь всего три дня, в комнате Сары царил бардак. Ее чемодан был открыт, одежда кренящейся стопкой сложена на кровати, а уже ношеная – разбросана по полу. Он зашел в маленькую ванную и заглянул в шкафчик для лекарств, оказавшийся пустым, и в мусорную корзину, где обнаружил затушенные сигареты. Они были выкурены лишь наполовину, что, как подумал Грейди, давало небольшое облегчение. Он предполагал, что Сара приучает себя получать от них удовольствие. Возможно, еще не поздно с этим покончить. Он тщетно потратил время у раковины, пытаясь отмыть руки.

Вернувшись в спальню, Грейди выдвинул ящички письменного стола, думая, что может найти ее дневник. Он воодушевился, увидев в одном из них блокнот со спиралью, но, открыв его, нашел лишь списки домашних дел и черновик письма о надвигающемся отпуске, обращенного к какой-то Тамаре – это был блокнот его тещи, а это значило, что ему не меньше восьми лет. Грейди заглянул под матрас; посмотрел под одеждой в чемодане. В широком застегнутом на молнию кармане на крышке чемодана он отыскал большие листы бумаги, покрытые карандашными набросками.

Это были изображения голого мальчика-подростка. Ее парня, предположил Грейди. Небезызвестного Трэвиса. Он осторожно сел на кровать Сары и просмотрел их, размеренно дыша, сосредоточившись на том, чтобы не дрожали руки. Он пытался урезонить себя: изображения не были непристойными – он полагал, что это классические позы. Он даже осознавал – смутно, что рисунки хороши. Здесь поработал талант. Но в первую очередь Грейди чувствовал нарастающий жар, кровавый прилив ярости. Капля пота сорвалась с его лба и плюхнулась на набросок, уничтожив плечо мальчишки, точно пуля.

Что ж. Теперь ничего не скроешь.

Он разорвал рисунки пополам, перевернул и разорвал еще раз. Возвратил четвертованные бумажки в карман чемодана и решил, что она никогда, никогда больше не увидится с этим хищным мелким засранцем. Он об этом позаботится.

Грейди покинул комнату дочери и снова расположился перед телевизором. Он не мог решить, что будет делать. Дождется ее и спокойно переговорит. Наорет на нее и внушит ей страх Божий. Зайдет во вторую спальню и будет лупить Тину до тех пор, пока у нее кровь из ушей не пойдет. Забудет обо всем и не скажет ни слова. Выйдет на улицу, возьмет проклятый топор, или бензопилу, или то, что сможет найти, отправится к озеру и станет рубить эту разлагающуюся груду мусора, пока его руки не откажутся подниматься от боли, пока воздух не заполнится кровью, пока его легкие, и сердце, и рот не заполнятся кровью.

Вместо этого Грейди продолжил смотреть телевизор. И спустя какое-то время даже начал замечать, что там происходит. Он заставлял себя сосредоточиться на той чепухе, что ему показывали, заставлял себя вслушиваться в рекламу и обдумывать те блестящие пластмассовые предложения, которые ему делали. Этот прием он выработал в тюрьме – своего рода медитация, чтобы не позволять себе действовать необдуманно; чтобы не ввязываться в неприятности с охраной. Чаще всего это срабатывало.

Он не пойдет к озеру. Он не пойдет в комнату, где Тина уверенно вгоняет себя в забытье. Он будет сидеть и сохранять спокойствие. Это просто.

Грейди прошел на кухню и достал из кладовки бутылку водки. Ту, что в холодильнике, он оставил для Тины; в отличие от нее, ему нравилось чувствовать жар.

Прошла пара часов. Сара не возвращалась. Он прикончил половину бутылки. Одно телешоу сменилось другим, потом третьим, а его мысли блуждали, пока не набрели на Митча. Тина рассказала ему о Митче еще в тюрьме. Они начали встречаться, когда Грейди не было уже года четыре, много позже того, как Сара перестала его навещать. Он принял эту весть стоически – и гордился собой за это даже теперь. Он, конечно, обрушил чудовищные побои на какого-то мужика чуть позже в тот день, но не тронул никого, кто на то не напрашивался. В целом Грейди считал, что справился с этим исключительно хорошо. И – добрые вести – Митча послали лесом где-то полгода спустя.

Грейди сказал себе, что может с этим жить, и смог.

Но это его грызло. Немножечко.

Казалось, сейчас было вполне подходящее время, чтобы обсудить с женой его чувства по этому поводу. Поговорить с ней по душам. Может, это поможет хоть немного починить поломанные отношения. Грейди поднял себя с дивана и мысленно проложил маршрут к спальне. Уперся ладонью в стену, чтобы выпрямиться; пол пытался сбить его с ног. Грейди ему покажет. Он сделал несколько неверных шагов и остановился, вытянув руку для равновесия. Когда ему показалось, что угроза миновала, он сделал еще несколько шагов и достиг дальней стены. В ней было окно, и Грейди раскрыл его, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Солнце закатывалось, маленькие лужицы ночи скапливались под деревьями. Он почуял в воздухе что-то сладковатое и вдохнул глубоко и благодарно, прежде чем понял, что это, должно быть, гниющая туша чудовища. Потрясенный, он отстранился от окна и отправился в спальню.

Тина не спала, она лежала на спине и глядела в потолок. У ее ног валялся открытый фотоальбом: часть фотографий была извлечена и раскидана по простыне. Когда Грейди вошел, она повернула голову, чтобы взглянуть на него, и вяло махнула рукой в его сторону.

– Привет, милый, – сказала она.

– Привет.

Он тяжело уселся на кровать. В комнате была почти полная темнота, бледный желтый свет просачивался только через занавески. Грейди поднял одну из валявшихся фотографий: на ней отец Тины стоял у озера, держа в руках большую рыбину.

– Какого черта ты тут разглядываешь?

Тина выдернула фотографию у него из рук и бросила на пол, потешаясь над ним.

– «Какого черта ты тут разглядываешь?» – сказала она, перекатившись к нему на ноги.

– Не надо так делать.

– «Не надо так делать».

Он засмеялся вопреки себе, сгреб ее волосы в горсть и легонько дернул.

– Ты больше не злишься? – спросила она, пока ее пальцы работали над пуговицей его штанов.

– Заткнись, сучка, – ответил Грейди, но ласково, и она отреагировала, словно он только что прочитал ей стихи, – сбросила халат, залезла и опустилась на Грейди так, что ему показалось, будто он погружается в теплое море. Он закрыл глаза и выдохнул, чувствуя, как ощущение доходит до кончиков пальцев.

Они двигались грубо, торопливо, вдыхая мускусный аромат друг друга, вдыхая также и запахи сосен, и озера, и мертвой твари – последний становился все сильнее, пока не затмил другие, пока не заполнил ноздри Грейди, его голову, его тело, пока не стало казаться, что не существует ничего кроме вони и той ужасной штуки, что ее производила; пока не стало казаться, что это он был ее источником, первопричиной всей земной грязи; а когда Грейди излился в Тину, ему на ужасное мгновение показалось, что он каким-то образом оплодотворил чудовище возможностью новой жизни.

Тина скатилась с него, сказав что-то, что он не расслышал. Грейди накрыл лицо рукой, начал дышать через нос. Тина положила голову ему на грудь, и он зарылся в ее волосы носом, заполняя его чем-то узнаваемым и приятным. Они лежали вместе долгое время, сплетя конечности в неподвижный узел, и блестели, как мрамор, в уходящем свете.