И тут не хватало еще бунта на мостике? Когда какие-то, еще и начинают драться за власть! Цинично рассуждая, киевский бунт помог нам тем, что показал массам, на что способны зарвавшиеся удельные царьки, и дал нам право, жестоко раздавить любые попытки сепаратизма. И еще один повод пока не отпускать вожжи, не распускать ГКО (Государственный Комитет Обороны), удерживающий в руках фактически всю власть, выше ЦК и даже Политбюро. А то приходилось уже кое-кому из высших товарищей ненароком объяснять, что сохранение ГКО необходимо из-за скорого начала войны с Японией, империалистическим хищником, с которым янки третий год справиться не могут — все равно придется снова организовывать, так зачем распускать? И, под маркой борьбы с национализмом, можно хорошо укрепить аппарат на местах. Хотя кажется, не в одном аппарате дело!

Ведь как ни крути, но в восемнадцатом было куда труднее. Вся страна была разорена (а не только западная часть), и не было союзников, и никакого ленд-лиза, и Красная Армия, что бы про нее ни пели, "всех сильней", на деле даже Польшу не могла одолеть. Но у нас была Идея, которая заставляла верящих в нее — идти на смерть. Не жалеть себя для укрепления первой в мире страны победившего пролетариата. Поддерживать товарищу товарища, не думая, кто главнее. Идейные были не все, и даже не большинство — но они шли впереди, вели за собой. И потому — мы выстояли, и победили. СССР в девяносто первом не хватило не ресурсов — главная беда была в том, что Идея умерла.

А дать массам лозунги, которые станут Идеей — выработать их на основе анализа текущего момента, может только Партия. Которая сумела, основанная Ильичом в 1898 году, всего за девятнадцать лет довести страну до революции. Так что Партии — рано еще на покой! А Партия, это прежде всего, кадры, которые решают все!

Надо взглянуть на товарищей из будущего, поближе. Особенно на тех, кто уже семьями обзавелись. Ведь архиважно увидеть, как они собираются воспитать новое поколение — кому продолжать наше дело?

И повод отличный — награждение за поимку фюрера, за спасение Папы (тут уже будет политически неверно не наградить, раз уж Ватикан отметил), а заодно и за Киев.

Анна Лазарева. 8 июля 1944.

Ну, вот, последний день нашего отдыха. Завтра с утра предписано, в наркомат. И снова дела, хотя войны нет, и опять нас в стороны раскидает, встретимся когда?

А пока — день наш. Валька предложил на природу поехать. Влад возразил, набегались уже, наползались, я вчера через сквер с девушкой шел, и вдруг заметил, что не ее слушаю, а осматриваюсь на предмет возможной засады, и где снайпер может сидеть, так на меня "зеленка" действует, что уже на взводе.

— Девушка хоть красивая? Адресами обменялись? — спрашивает Рябов.

— Спокуха, мужики, далеко ехать не надо — говорит Валька (в том мире живший в Москве) — автобусом доберемся, я уже узнавал. Народ, ну хватит уже постоянно в боевом режиме, нервы не казенные, надо и разрядку дать. Анка, я понимаю, как тебе в Киеве — но здесь-то бояться чего? Не девяностые — тут никого опаснее мелкой шпаны быть не может. В несколько часов обернемся. Ну, кто желает?

Пожелали — я с Михаилом Петровичем, Юрка с Лючией, и Валька. Влад намекнул, что у него вроде как свидание, "и кажется, серьезно", и у Рябого нашлось какое-то дело, а Финн с Мазуром, я подозреваю, все на Москву ни могли никак насмотреться, на все ее культурные места (хотя возможно, тоже не в одиночку). Автобус по Большой Калужской, за поворотом на ЗИЛ, мы вышли на развилке Калужской и Воробьевского шоссе, и дальше пешком. Вдоль берега Москвы-реки, полоска нетронутой природы, зелень, трава, кусты — но и дорожки хорошо протоптаны, поскольку известное место воскресного отдыха москвичей. Ленинские горы — и не горы вовсе, а просто местность на высоком берегу (над ее уровнем, метров восемьдесят). Река тут извивается огромной петлей, вид замечательный, вся Москва у ног!

— Воробьевское в улицу Косыгина еще не переименовали — говорит Валентин, взявший на себя обязанности экскурсовода — и проспект Вернадского не проложили пока. Был бы хороший бинокль, увидели башни Кремля, вон там, на северо-востоке, до них километров десять.

Ой, ну что он говорит? Лючия ведь пока не знает Тайну! А она далеко не дурочка. При первом случае обязательно Вальке внушение сделаю!

— Там Сталин сидит? — спрашивает Лючия, всматриваясь в ту сторону — и правит всей Россией?

— Советским Союзом — поправляет Юрка — куда кроме России еще четырнадцать республик входят. Или больше уже?

А в самом деле, сколько? Читала в "Правде", что с Монголией и Словакией переговоры ведутся, хотя принципиально вроде решили уже? Зато Карелию в автономные перевели, и Украину вот разделили — хотя восток, это уже АССР. И вроде бы, какая-то разница будет между "старыми" республиками и новопринятыми — например, пограничный контроль сохранится? Особенно на границе с Галичиной, куда Кук скорее всего и сбежал.

Самой теперь вспомнить страшно, как на меня двое бандеровцев там… А тогда действовала, как на автопилоте, тренировками вбитом. И русбой бросать не намерена категорически — вдруг еще раз жизнь спасет? Когда я Михаилу Петровичу о своих киевских приключениях рассказывала (и то не о всех), то отчего-то неприятно мне было думать, а вдруг он расшумится, скажет, "больше ни ногой", к Пономаренко пойдет разбираться? А он лишь меня обнял и сказал, солнышко, ты себя береги! И я разревелась — благо, в номере было, без свидетелей! А он меня по волосам гладит, успокаивает — а я еще больше в слезы, а потом… И сейчас идем — я руки его не отпускаю, на шаг отойти не хочу! Потому что знаю, что может быть, завтра снова, он туда, я сюда — и чтобы хватило мне на время ожидания… ой, опять разревусь, нельзя, при всех!

Юрка с Лючией о том не думают! Взрослые люди, а играют как дети — вот он ее поцеловать хотел, она из его объятий вывернулась, и убегает смеясь, вокруг нас, чинно идущих по дорожке! Шляпку потеряла, Юрка на лету подхватил, протянул — Лючия остановилась, взяла, надела, улыбается. А затем Смоленцев ее на руки взял и понес, она его за шею обнимала. И целовались, нас не стесняясь. Знаю что в мире будущего нравы проще, но здесь так прилюдно не принято, ну если только родного человека с войны встречая. Но, здесь некому замечания делать нашим влюбленным — суббота, будний день[55] и рабочее время, так что гуляющих нет, кроме нас, никого вокруг не видно. Теперь, набегавшись, впереди идут, Юрка незаметно Лючию обнимает за талию, просунув руку под ее плащ, расстегнутый с боков, чем и удобен фасон "летучая мышь". Я с Михаилом Петровичем больше привыкла, чтобы его ладонь в моей, или под руку, как у своих родителей видела — а если и так попробовать, чтобы его рука на моей талии, мне было бы очень приятно?

Лючия в сторону попыталась упорхнуть, Юрка ее за край плаща схватил и нечаянно весь сдернул! Тогда она остановилась и царственно плечи подставила, Смоленцев ей накидку как мантию подал, набросил, помог застегнуть — застудишься, свежо тут! С реки ветерок тянет, мою шляпку готов унести, я придерживаю, не хватает еще сейчас ее ловить! А Юрке с Лючией что — вот, снова бегают друг за другом, смеясь, ну дети прямо! Она-то ладно, двадцати не исполнилось, но Смоленцеву уже под тридцатник, майор, Герой, с личным кладбищем в несколько сотен врагов. Ой, как там на Севмаше Ленка без меня, как девчонки? И что я им отвечу — сказала, что в Ленинград уехала, а в Киеве и Москве побывала? Юрка с Лючией снова друг за другом, ну дети прямо!