В комнате стояли четыре ведра с водой, к которой Заира не притронулась. Вода была колодезная или из скважины, перемешанная с нефтью, которая пропитывала даже мороженую землю. Мы сполоснули лица тепловатым чаем из термоса.

Исмаилов, закатавшись в кошму, спал поперек входа. Если бы не его тело, сквозняк дул бы сильнее. «Волгу» боевик держал за мзду возле блокпоста. Заставленный армоцементными плитами и заваленный пластиковыми мешками, сочившимися грязью, блокпост как на ладони просматривался поверх развалин в сотне метров — я увидел его, когда слегка отдернул ковер, за которым оказался балкон без перил.

Тоскливый вечер и холодная ночь тянулись бесконечно. Каждые четверть часа или чаще солдаты блокпоста стреляли из подствольника. Иногда гранату заменяла очередь трассирующими…

Утро наступило хмурое. Сверху сыпался снежок вперемешку с дождем.

Заира в меховом свингере и лакированных ботинках, стилизованных под армейские, выглядела, как красивая экзотическая птица. Расхристанные солдаты блокпостов и патрульные чеченской полиции выворачивали шеи и таращились на чудо красоты, явившееся между загаженных развалин. Дорога на центральный рынок заняла около полутора часов. Прохожих почти не встречали. Немногие оборванцы, завидев нас, испуганно шарахались в развалины или за заборы.

Было промозгло и холодно даже в ворсистом и просторном пальто от Иссы Тумгоева.

Я прихватил «Глок» и «Беретту 92F». Нога моя окрепла, я щеголевато помахивал палкой с набалдашником. Заира, свежая и энергичная, будто не было бессонной ночи и длинной дороги накануне, держала на плече зонт-ружье покойной мадам Зорро.

Шепа Исмаилов двигался шагах в пятидесяти впереди. Условный сигнал, если увидит нечто подозрительное, он обещал подать поворотом кепки козырьком назад.

Элегантная пара вызвала на центральном рынке явное удовольствие, граничащее с национальной гордостью. Я чувствовал себя при Заире жиголо, живым манекеном, которому заплатили за прогулку ради рекламы преимуществ мирной жизни перед военной помойкой — специально для чеченских теток с пирожками, для мужичков, менявших валюту или предлагавших сигареты, а может, что и позабористей, для топтал возле раскладушек с разложенными на них упаковками лекарств, для темных личностей в кожаных куртках и камуфляжных телогрейках, настороженно слонявшихся с товаром под полой или стоявших по углам среди шашлычного чада.

Ювелирный ряд в крытом павильоне рынка обозначался добротными полевыми куртками с воротниками из рыбьего меха и опереточными тульями армейских картузов. Золото и ювелирку покупали военные.

— Тереха! Князь! Эй, Лоовин, — окликнула Заира уменьшенную копию Карамчяна из хостинской гостиницы «Жемчужина». На князе были бобровая канадская пилотка, шелковый шарф, повязанный, вроде фуляра под небритым подбородком, блестевшее от многочисленных глажек двубортное черное пальто с нагрудным карманчиком, из которого высовывался кончик платка, вязаные перчатки без пальцев, неопределенного цвета брюки и начищенные до зеркального состояния сапожки на молниях. Меня он обшарил суетливым взглядом и разволновался. Унюхал, наверное, иностранца, который символизировал крупный опт.

— Ах, Заира! — сказал князь Лоовин. — Наконец-то! Я волновался вчера весь день… Звонил Гурген, сказал, хозяйка в пути, должна приехать. А вас нет и нет…

Подумать только, у типа за прилавком имелась бронированная контора, оборудованная из армейского кунга, в каких устраиваются командные пункты управления войсками в поле или боевой обстановке.

— Бэзил, — сказала Заира, — я в безопасности, расстаемся. Дорогу домой помните? Начнете плутать, спросите на первом же блокпосту Шестой микрорайон… Вы найдете того, кто вам нужен на этом рынке?

Шепа Исмаилов приоткрыл изнутри дверь кунга. Видимо, как ходячий инкассатор, он и транспортировал брусок швейцарского золота.

— Бэзил, — восхищенно, с придыханием повторил за Заирой князь Тереха. Он тянулся, силясь рассмотреть, есть ли на мне галстук, а если есть, то какой.

— Уже нашел, — сказал я.

Двумя прилавками дальше Милик, в шинели с капитанскими погонами и нашивкой на рукаве в виде головы льва на фоне цифры «88», разговаривал с плюгашом в затертом овчинном полушубке и кубанке с красным верхом.

— Ты уверен? — спросила она на «ты», потому что никто не слышал.

Я подбородком дернул в сторону старикашки.

— Тереха, князь, — сказала Заира, — тот прилавок наш?

— Да, хозяйка, — сказал Тереха.

— Кто этот плюгавый в кубанке? — спросил я.

— Мой реализатор, — ответил князь Тереха. — Личность довольно известная в Грозном… Болеет последнее время. Боюсь, не рак ли… Видно, что не жилец. А что?

— Спасибо, ваше сиятельство, — сказал я. — Так, ничего особенного… Забавная фигура.

Исса Тумгоев в особняке на Гимназической улице в Краснодаре обещал, что чеченцу «из промосковских», который и выведет на Шлайна, меня передаст Заира. Она уже прикрыла за собой дверь кунга. Полагалось ждать?

Мой «Эриксон» в кармане пиджака заверещал.

— Я вижу тебя, Шемякин, — услышал я в трубке Милика.

— Молодец, — похвалил я его.

— Есть предложение.

— Говори.

— Подойди к прилавку, поторгуйся насчет чего-нибудь…

Священник в офицерском обличье покупал у плюгавого старикашки «этюдник».

— Все равно скоро сдохнешь, — сказал он реализатору в кубанке. — В могилу не унесешь!

— Три тысячи рублей…

— Дед, — сказал я, — отдай за сколько предлагает. Он и отнять может.

И подумал о том, о чем полагалось бы подумать ещё на Гимназической улице после разговора в чеченском особняке с Иссой Тумгоевым: если Ефим Шлайн на свободе, зачем я ему, этому Иссе?

Выходило, что я добирался в Грозный только ради сопровождения Заиры.

Обычная ситуация. Мотоциклист, потерявший баланс на крутом вираже, вылетает с гаревой дорожки на дощатый барьер, сокрушая и доски, и собственный скелет.

Интеллигентный дурачок в костюме с вьетнамского вещевого рынка на Рязанском шоссе в Москве, не вылезающий, судя по смертельной бледности, из бункера, довольно ощутимо двинул меня ребром ладони по почкам. На столе, из-за которого он вышел размяться в восточных единоборствах с человеком старше его в два раза и наручниках, то есть со мной, лежали «Глок» и «Беретта 92F». Слава Богу, бельевая кольчужка «Второй шанс», сидящая на Заире, идиотику не досталась. Палка с набалдашником была прислонена к столешнице. «Эриксон» я успел уронить и раздавить ногой, когда меня, после недолгого разговора с глазу на глаз, Милик, священник, хотя и в офицерском обличье, сдал по нашему обоюдному согласию патрульным — с расчетом на доставку в компетентные органы, а не под побои, конечно… А как иначе я ещё мог выскочить на Шлайна, который, если верить Макшерипу Тумгоеву, работает в Грозном?