Аликсана, подумал он, могла бы приплыть назад вместе с ними. Но что потом? Приказать отнести ее назад, в Аттенинский или в Траверситовый дворец и справиться там, успел ли Лекан Далейн вместе с подкупленными Бдительными напасть на ее мужа и убить его и каковы их ближайшие планы насчет нее самой?

Он понял, что именно участие Бдительных внушило ей уверенность в том, что здесь разворачивается большой заговор. Если Императорская гвардия или хотя бы часть ее перешла на другую сторону, то смертельная опасность близка. Это не просто бегство заключенного, стремящегося выйти на свободу.

Нет, он понимал, почему она оставила на берегу свой плащ, чтобы тайно вернуться в Город. Увидит ли он ее снова, подумал Криспин. Или императора. А потом спросил себя, — пришлось спросить, — что произойдет с ним самим, когда узнают, а узнают наверняка, что он совершил это утреннее путешествие через пролив вместе с императрицей. Они спросят у него, что ему известно. Он не знал, что скажет. Он пока не знал, кто его будет спрашивать.

Тогда он подумал о Стилиане. Вспомнил, что она сказала ему, перед тем как он ушел от нее ночью через окно, выходящее во двор. «Теперь должны произойти определенные события. Я не скажу, что мне жаль. Но запомни эту комнату, родианин. Что бы я потом ни сделала».

Он не был так наивен, чтобы поверить, что искалеченный брат на острове, даже со своей птицей-душой, мог устроить побег в одиночку. Криспин удивлялся, куда испарился его гнев? Это чувство определяло все его существование в течение двух лет. Гнев, подумал он, это в каком-то смысле роскошь. Он дает простые ответы. А в этом нет ничего простого. «То, что было сделано когда-то, — сказала она тогда, — влечет за собой все остальное».

Все остальное. Империя, мир, все, кто живет в этом мире. События прошлого определяют события настоящего. «Не скажу, что мне жаль».

Он вспомнил, как поднимался по темной лестнице и желание бурлило в нем, как воды реки. Ее горечь и сложные чувства. Помнил, как теперь навсегда запомнит Аликсану. Образы порождают образы. Императрица на каменистом берегу. «Шлюха», как называл ее Пертений в своих тайных записях. Злобных, полных ненависти. «Гнев переносить легче», — подумал Криспин.

Он посмотрел вниз. Матросы на причале стояли навытяжку, все еще ждали императрицу. Бдительные и моряки на борту в нерешительности переглядывались, потом посмотрели на Криспина в ожидании указаний, ведь их начальник уплыл с императрицей. Это было бы смешно, если бы в мире осталось место для смеха.

Криспин покачал головой.

— Представления не имею, — сказал он. — Возвращайтесь на свои посты. Наверное, вам надо доложить о случившемся. Или что вы там делаете, когда происходят подобные вещи.

«Подобные вещи». Он чувствовал себя идиотом. Линон бы ему так и сказала.

Карулл знал бы, что им сказать. Но Криспин не был солдатом. И его отец тоже им не был. Хотя это не пометало Хорию Криспину погибнуть в бою, не так ли? Отец Стилианы сгорел. Это чудовище на острове когда-то было красивым гордым человеком. Криспин подумал об образе бога на куполе в Саврадии, с серым лицом, с пальцами, искалеченными в борьбе со злом.

На причал спустили широкий трап. Но ковер не разостлали. Императрицы здесь нет. Криспин сошел вниз и пошел прочь среди толчеи гавани, готовящейся к войне, и никто его не остановил, никто даже не заметил его ухода.

Шагая прочь от моря, он слышал рев голосов в отдалении. Ипподром. Мужчины и женщины ради удовольствия смотрели на скачущих коней. Его мутило, день был полон черным предчувствием. «Теперь должны произойти определенные события».

Он представления не имел, куда идти, что делать. В тавернах должно быть тихо, так как многие на Ипподроме, но ему не хотелось сидеть где-то и пить. Пока. Раз идут гонки колесниц, Карулла дома нет, подумал он, и Ширин тоже. Артибас должен быть в Святилище, Пардос и Варгос тоже, почти наверняка. Он мог пойти на работу. Он всегда мог это сделать. Он ведь работал сегодня утром, когда она пришла за ним. Он тогда пытался ощутить дистанцию и ясность в душе, чтобы изобразить на куполе дочерей. Чтобы они могли остаться там так близко к вечности, как только мог мечтать художник.

Теперь в нем ничего этого не осталось. Ни девочек, ни дистанции, ни ясности. Не осталось даже простоты гнева. В первый раз за все время, сколько Криспин себя помнил, у него вызывала отвращение мысль о том, чтобы подняться наверх и погрузиться в свою работу. Сегодня утром он видел смерть людей и сам нанес удар. Сейчас подняться по лестнице было бы трусливым отступлением. Сегодня он бы запорол любую работу, которую попытался бы сделать.

С Ипподрома донесся очередной взрыв воплей. Он шагал в ту сторону. Вышел на форум Ипподрома, увидел это огромное сооружение, Святилище напротив, статую первого Валерия и Бронзовые Врата за ней, ведущие в Императорский квартал.

Там сейчас происходят события или уже произошли.

Криспин посмотрел на эти ворота, стоя неподвижно на огромном пространстве. Представил себе, как подойдет к ним и потребует, чтобы его впустили. Срочно нужно поговорить с императором. Насчет какого-нибудь дела, связанного с куполом, с выбором цветов, с углом размещения смальты. Возможно, о его приходе объявят и проведут к императору?

Криспин почувствовал, что во рту у него все пересохло, а сердце больно стучит в груди. Он — родианин, из поверженной, побежденной страны, в которой Валерий опять собирается затеять разрушительную войну. Он послал письма домой, матери, друзьям, зная, что они ничего не значат, ничего не смогут изменить.

Он должен ненавидеть человека, который готовит этот флот, этих солдат. Но почему-то вспомнил, как Валерий однажды ночью в Святилище провел рукой по волосам растрепанного архитектора словно мать и сказал ему — приказал — идти домой спать.

Может быть, анты лучше того, что может принести на полуостров Сарантий? Особенно те анты, какими они стали сейчас, во время беспощадной гражданской войны. Люди будут еще гибнуть, поплывет ли туда армия Валерия или нет.

Покушение на убийство свойственно не только таким варварам, как анты, подумал Криспин, глядя на гордое великолепие Бронзовых Врат. Он гадал, умер ли Валерий, снова подумал об Аликсане. Она спросила недавно на берегу, среди омытых прибоем камней: «Когда умерла твоя жена… как ты жил дальше?»

Как она догадалась спросить об этом?

Ему не следует принимать это так близко к сердцу. Он должен оставаться здесь чужим, далеким от этих блестящих, опасных людей и всего того, что происходит сегодня. Эти люди — мужчины и женщины — настолько далеки от него, что движутся по совершенно иному пространству в мире, созданном Джадом. Он — художник. Слой стекла и камней. Кто бы ни правил страной, однажды сказал он Мартиниану в гневе, для мозаичников найдется работа, так стоит ли волноваться по поводу интриг во дворцах?

Он — человек случайный, он идет по обочине… и несет бремя образов. Криспин посмотрел на Бронзовые Врата все еще колеблясь, все еще представляя себе, как подойдет к ним, но затем повернулся и ушел.