— Обманули меня, — сказал Толик. — Она больше не приедет!

Зимой Родниным пришла телеграмма. В ней сообщалось, что Валя закрыла на ночь печную трубу и угорела.

Деньги на дорогу тете Паше собирала вся улица. Тетя Паша полетела на самолете Ли-2. Он, едва поднявшись в воздух, упал за Пивоварихой на заснеженное поле. Все обошлось — самолет не загорелся. Пассажиров вытащили из самолета, привезли на аэродром. И на этот раз обошлось. Долетела тетя Паша до Бодайбо и похоронила дочь.

После возвращения она часто приходила к нам, рассказывала, как летела в самолете, как падала на вынужденную. Я сидел за печкой, рисовал на стене пароход, самолет, дом с дымящей трубой. Мне было жалко Валю. Мать доставала карты, начинала раскладывать. Тетя Паша, утирая концом платка слезы, слушала.

Ее сожитель, Кузьма Андреевич, написал поэму, посвященную Вале, которую, подвыпив, читал на гулянках. Мужики хвалили его, называли релским Некрасовым, женщины плакали. Запомнились всего лишь несколько первых строчек:

Позже знакомые и друзья, близкие мне люди будут умирать от простуды, водки, попадать под машины, тонуть в воде — многие смерти пройдут мимо, не задев сознания, а вот та, которую я не видел, осталась в памяти. Умерла от угара. Сколько раз мы и сами в своей землянке задыхались от угара. В землянке щели насквозь, одна надежда — печь. Но сколько ее ни кали, если не прикроешь трубу, к утру изо рта пар. Сидишь зимой, как в норе. Вместо окон — лед. Ни дать ни взять — настоящая тюрьма. И выйти на улицу невозможно: одни валенки на троих.

Зато летом — красота. Вокруг Релки кустарник, тальник, боярка, яблоня. А рядом с домом огород: захотел — выдрал морковку или пахучий огурец.

Окружающий мир манил, притягивал, завлекал. Но таил в себе и опасность. Она могла прийти или, в буквальном смысле этого слова, свалиться на голову. Ну, скажем, открытое подполье или колодец. К ним я привык быстро: знал, сорвешься туда — конец. Блестящая отцовская бритва, бесшумно и без особого нажима резала пальцы в кровь. В сенях со стены могло сорваться коромысло и больно ударить по голове. Выйдешь за ворота — соседский петух так и норовит выклевать глаза. А чуть дальше глазковский Шарик, громадная рыжая псина, лежит и никого не пропускает.

Но когда перебежишь улицу и попадаешь в песочные ямы, то можешь целый день строить песчаные города, дороги или просто бросать камни. Оттуда, если на улице не было Шарика, на деревянной машине я возил песок к себе в ограду. Помогал мне в этом деле Вадик Иванов. Чуть позже к нам присоединился Олег Оводнев. Втроем было уже как-то веселее. И даже глазковский Шарик был не так страшен.

Они были моими первыми и самыми близкими друзьями. Как пришел в мою жизнь Вадик, я не помню. Казалось, он был со мной всегда. Олега к нам во двор привел его дед Ефим. Оводневы только что переехали на Релку, и дед, чтобы внук не скучал, привел познакомиться. Олег держал в руках самодельного деревянного коня и, мне показалось, испуганными глазами смотрел по сторонам. На ногах у него были невиданные еще мною ичиги. За мной на Релке уже шла слава второго Лысова и он, чтобы завоевать мое расположение, тут же протянул мне своего коня. Я пригласил своего нового товарища в огород и начал пугать страшным мужиком, который скрывается в лесу. Олег поверил и мы быстро подружились.

Но часто наша дружба омрачалась ссорами. Один раз мы добрых полчаса дрались за обладание чугунным ядром. Откуда оно появилось — неизвестно. Юрий Макаров предположил: осталось от казаков-землепроходцев, которые построили Иркутский острог.

В наших руках ядро оказалось опасной штуковиной. С моей подачи об него разбил ногу Федор Щипицин — добрый, веселый релский мужик. Его всегда тянуло поиграть с нами. Однажды он шел с работы и мы катнули ему навстречу чугунный шар.

— Дядя Федя, ударь! — шутя предложил я.

Думая, что ему катнули мячик, дядя Федя со всего маху врезал по нему ногой. Мы — врассыпную, а дядя Федя — в больницу.

Злополучное ядро досталось Вадику Иванову. В том бою за обладание ядром я потерял свою военную кепку. Но Олег принес мне новую.

Настоящая дружба у нас началась, когда Вадика отлупили мылзаводские. Они пришли ко мне с Олегом, вооруженные луками и саблями, предложили создать релскую армию. Я тут же слетал на крышу и достал свое военное снаряжение. К нам добавился приехавший из Белоруссии Саша Чичиков. Холодец он называл студнем, картошку — бульбой, и мы, со святой простотой веря, что таких слов просто нет на белом свете, поднимали его на смех. Он пытался доказать обратное, жаловался своей матери, но что она могла поделать с улицей. Вскоре к нам присоединились Валера Ножнин, Саша Иманов. Чуть позже подрос и стал участником всех сражений мой брат Саня, потом Витька Агапитов, ватага Вадика Куликова, и мы стали контролировать все окружающие болота. Но это будет позже, когда я пойду в школу.

А пока мы втроем осваивали то, что прилегало к Релке.

Как-то мы забрели на дальнюю поляну и не заметили мутинского быка. Он выскочил откуда-то из-за кустов и, грозно взревев, бросился на нас. С криком и ужасом в душе мы, держа одну линию, бросились к домам. Каждый боялся оказаться последним, понимая — тот будет первым, кто попадет на рога.

Отогнал быка Юрий Макаров. Юрий был предводителем релских ребят, мы его обожали и во всем старались на него походить. Если говорить честно, то первая релская армия и первая футбольная команда были созданы им.

Пуще петуха, Шарика и быка мы боялись неизвестно откуда появившихся на Релке братьев: Дохлого, Короля и Матаню. Они обосновались на песочных ямах, вырыли там землянку. Чем они занимались, не знал никто, наверное — воровали.

Вообще, воровством Релку удивить было трудно. С мыловаренного завода тащили мыло, подсолнечное масло. С мельницы — жмых, крупу, с мясокомбината — колбасу. Отец Кольки Лысова в своих широченных шароварах приносил с рыбзавода горбушу и продавал по дешевке. Бывало, попадались. Леньку Сутырина, по прозвищу Колчак, когда он решил воспользоваться опытом Лысова и насыпал в шаровары две горсти чаю, застукала охрана. Ему дали срок — пять лет.

Наша улица появилась вопреки всему. Ровные сухие островки могли спокойно вынести и прокормить не более десятка семей. Но после войны понаехало столько разного народа, что островки не выдержали и стали тонуть. Люди приезжали и строили дома, землянки, засыпнушки из всего, что попадет под руку. А что не попадет, то не очень-то законопослушные релские мужики доставали из-под земли.

Бревна для нового дома отец выменял за четверть спирта у бакенщика. В большую воду бревна уносило с лесозавода вниз по течению. Но уплывали они недалеко. Бакенщик их вылавливал и продавал по сходной цене.

К бакенщику на Дачу — так называлось место, где жил он на берегу Ангары — мы переплывали вечером через Большанку в маленькой плоскодонке. До сих пор помню тот ужас, который охватил меня, когда лодка отчалила от берега. Над рекой стоял туман, и противоположный берег казался далеким и недоступным. Вода была кругом: в лодке, за бортом. Мне сунули в руку консервную банку и сказали, чтобы я вычерпывал воду. Я с судорожной готовностью, будто желая побыстрее вычерпать из себя страх, принялся за работу и не заметил, как мы очутились посреди реки. Вокруг весел крутились воронки. Осмелев, я глянул по сторонам и замер. Вода, мягкая и тихая, скользила мимо, лодка, задирая нос, вздрагивала от толчков, затем медленно оседала. И я вдруг почувствовал, что страха во мне нет. Прямо по курсу на нас надвигался желтый обрывистый берег.