Махельт сверлила ее взглядом.

— Это из-за Алаис, да?

Изабель кивнула:

— Вилли думает, что Иоанн приказал ее убить, чтобы отомстить нам, и винит меня в том, что я недостаточно внимания уделяла безопасности домашних. Он питается одной ненавистью и злобой, и никто из нас не может до него достучаться.

Ее голос звучал бесстрастно: все чувства покинули ее за те шесть недель, что прошли с момента, когда она обнаружила свою невестку умирающей на полу в луже крови, а Вилли уехал, чтобы присоединиться к мятежникам. Вильгельм, как обычно, при людях держался совершенно спокойно, но в их личных покоях обхватил ее, увлек в постель и любил с такой ошеломляющей страстностью, что после она лежала чуть дыша, постанывая и рыдая за них обоих.

Махельт успокаивающе положила руку ей на рукав, и Изабель подумала, не завершился ли круг. Не превратилась ли она в ребенка вместо матери?

— Я всегда буду чувствовать себя виноватой, — сказала она, — и к словам Вилли это не имеет никакого отношения. Нет, не спорь со мной. Она должна была находиться под защитой, а я этого не обеспечила. А что до Иоанна… — Она опустила внука, начавшего вырываться у нее из рук, на пол. — Я всегда говорила, что от него можно ожидать чего угодно, но надо быть сумасшедшим, чтобы поступить с нами так сейчас, когда мы одни из немногих, кто его еще поддерживает. А он кто угодно, только не сумасшедший, — она откинулась на обложенную подушками скамью и коснулась висков, где начинала пульсировать тупая головная боль. — Если бы Иоанн хотел нас уничтожить, он бы сделал это в Ирландии. В нашем положении создавать врагов так же легко, как и друзей, и подозрения — ничто без доказательств. Все, что мы можем сделать, — это быть осторожными.

В лугах Раннимеда на берегу Темзы Вильгельм пил гасконское вино короля. Оно было нежным, как речи придворного, но содержало острый привкус — долго такое вино не продержится. Писари делали копии хартий, которые Иоанн согласился подписать к сегодняшнему вечеру, перья скрипели по пергаменту.

Стефан Лэнгтон, архиепископ Кентерберийский, человек, которому пришлось вытерпеть длительные споры с Иоанном по поводу своего назначения, снял митру и потер тонзуру. Полотняная подкладка роскошно вышитого головного убора потемнела от грязи и пота. Солнце палило нещадно, и всем было жарко в парадных одеждах. Король удалился в тень огромного шатра и опустил завесу, закрывавшую вход: он собирался с глазу на глаз переговорить с Пандульфом, папским легатом.

— Ну? — спросил Лэнгтон Вильгельма, утаптывавшего свежую траву носком сапога. — Я не знаю, считать это успехом или полным провалом.

Вильгельм выдавил из себя улыбку. Ему нравился Лэнгтон. Нравился больше, чем любой его предшественник. Хьюберт Вальтер был исключительным профессионалом, но ему недоставало человечности, Ричард Дуврский был назначен на эту должность просто чтобы заполнить образовавшееся пустое пространство, а Беккет… Ну что Беккет, да упокоится он в своей благословенной святости.

— По крайней мере, это документ, содержащий определенное количество пунктов, все могут его прочитать, и копии будут разосланы по всей стране. Это уже хорошо.

— Разумеется, Маршал, но не успели еще просохнуть слова на пергаменте, а некоторые лорды уходят, говоря, что не доверяют королю, потому что он не станет придерживаться хартии, а сам король запирается с папским легатом, это мало способствует установлению мира. Вы же понимаете, что он попытается избежать выполнения некоторых пунктов, потому что они ограничивают его власть.

Вильгельм пожал плечами:

— Такова его природа, но мне кажется, сейчас он уже понимает, насколько серьезно настроены лорды. Разумеется, существуют люди, рожденные, чтобы создавать неприятности; они всегда готовы на мятеж, но есть также много достойных уважения людей.

— Твой сын и зять входят в их число? — спросил Лэнгтон с неприятной усмешкой, взглянув на шатер, у которого стояла группа молодых людей, среди них Вилли и Хью Биго, увлеченные разговором.

— Да, и они тоже, — Вильгельм посмотрел в их сторону. Он общался с Вилли несколько раз во время переговоров, но это был все равно, что беседовать с незнакомцем.

Словно чувствуя на себя пристальный взгляд отца, Вилли поднял глаза, и на мгновение их взгляды встретились. Словно скрестились мечи. Вильгельм чуть не моргнул, но он был ветераном игры в «гляделки», поэтому не отвел взгляда, пока Вилли не уставился в землю. Молодой человек, широкоплечий, темноволосый и темноглазый, наклонился, чтобы прошептать что-то на ухо Вилли, и Вилли равнодушно что-то ответил ему.

Вильгельм с неприязнью наблюдал за приемным сыном Болдвина, Вильгельмом де Фором. Молодой человек прибыл в Англию, чтобы заявить о правах на наследство своей матери, и был так обласкан королем, что сомнений в том, чей он сын, ни у кого не осталось. Но этого было недостаточно для его всепожирающего тщеславия, и он укусил руку, которая его кормила, и присоединился к мятежникам. Де Фор стал закадычным другом Вилли, несмотря на их прошлые споры из-за приданого Алаис. Де Фор много говорил о том, как уязвим Пемброук, что дало возможность убийце проникнуть туда, зарезать его сводную сестру и сбежать. Он бранил Вильгельма и его сторонников за то, что они продолжали поддерживать Иоанна, и эти слова отвечали настроению Вилли.

— Ваш сын глубоко скорбит о своей жене, — произнес Лэнгтон с искренним сочувствием.

— Да, — пробормотал Вильгельм, — как и все мы.

Извинившись, он подошел к группе молодых людей. Вилли едва удостоил его взглядом. Хью Биго явно чувствовал себя неловко в присутствии Вильгельма. Де Фор надел на лицо презрительную улыбку.

— Если захочешь, в Кавершаме найдется для тебя еда и кров, — обратился Вильгельм к сыну. — Я не прошу у тебя ничего, просто навести родных. Хью в любом случае приедет, чтобы забрать Махельт.

Краска залила шею Вилли и поднялась к лицу.

— У меня срочные дела в Лондоне.

— Если передумаешь, для тебя дверь всегда открыта, — произнес Вильгельм, сдержанно кивнув. Умолять он не собирался.

— Не передумаю, — крепко стиснув зубы, Вилли вежливо поклонился Вильгельму и повернулся к конюху, который привел его коня. Все еще улыбаясь, де Фор последовал за ним.

Хью продолжал с беспокойством смотреть на них.

— Я присмотрю за ним, — хрипло произнес он.

Вильгельм с благодарностью сжал плечо своего зятя:

— Я знаю.

Хью нахмурился. Он явно старался придумать, что бы такого хорошего сказать.

— По крайней мере, когда он в одном лагере, а вы в другом, сохраняется какое-то равновесие.

— Разве, Хью? — с горечью спросил Вильгельм. — Потому что в голове у меня никакой гармонии нет.

Хью нахмурился сильнее.

— Я тоже уже не помню, каково это — быть спокойным, — сказал он. — Только когда я рядом с Махельт и сыновьями. Поэтому я приеду поужинать у вас в Кавершаме, — он попытался добавить что-то приятное: — И к тому же еда там лучше, чем в Лондоне.