— Чего ты хочешь?

Ее ввалившиеся щеки вспыхнули, глаза сверкнули, и на миг я увидел свою Флейм, которую когда-то почти… Нет. Она ведь тогда приложила ладонь к моим губам и шепнула: «Не надо».

— Я хочу, чтобы ты остановился хоть на минуту и поговорил со мной!

— Хорошо. Вот я, стою перед тобой. О чем ты хочешь говорить?

Она осеклась, ее руки безвольно упали. Я посмотрел на ее арбалет — совсем маленький, мы такой иронично называли «дамским», — его и в юбках спрятать можно. Неудивительно, что стрела застряла в горле.

— Хорошая игрушка, — кивнув на оружие, проговорил я и пошел к коню.

— Ты трус, — сказала Флейм.

Я покачал головой. Ничего нового она мне не сообщила.

— Все иногда делают ошибки, все оступаются, а ты не хочешь этого признать, потому что у тебя кишка тонка отряхнуться и идти дальше! — крикнула она.

Может, и так, Флейм, только трудно подняться и идти дальше, когда переломаны.

— Я сделала это для тебя! — в отчаянии закричала она.

Я замер, медленно сжал кулак, чувствуя, что это предпоследняя вещь, которую я могу вынести. Ты сделала это для меня. Все вы что-то для меня делаете, а когда я оказываюсь неспособным оценить по достоинству ваши жертвы, почему-то злитесь. Стало быть, ждали чего-то взамен? Признайся, Флейм: ты чего-то ждала?

— Я тебе ничего не должен, — ответил я и вскочил в седло.

— А ей ты много должен, что ли?! — Ага. С этого надо было начинать.

— Больше, чем тебе, — я развернул коня в сторону, противоположную той, куда ехали мы с Ларсом. Надо было всё-таки сделать это вчера вечером, ну да еще, я надеюсь, не поздно.

Флейм стояла на пути, широко расставив ноги и запрокинув пылающее лицо. Я подумал, что, если она сейчас упадет на колени, я могу заставить гнедого просто перескочить через нее. Но она поступила лучше. Она сказала:

— Ее там нет.

Я придержал коня.

— Откуда ты знаешь?

— Я следила за тобой, — с нажимом, будто упиваясь собственными словами, проговорила Флейм. — Я всё время шла за тобой, была рядом. Я знала, что понадоблюсь тебе рано или поздно, и ты…

— Флейм, откуда ты знаешь, что Йевелин там нет?

Ее ударило это имя — наотмашь, по зубам, хуже кулака. Она дернулась, будто в самом деле от удара. Я потрогал левую скулу, взорвавшуюся болью от прикосновения. Конь нетерпеливо фыркнул.

— Она уехала, — ломко сказала Флейм. — В тот же день. Вечером.

— Куда?

— Откуда мне знать?!

Я знаю «куда». Знаю, Йев, я знаю, где тебя искать… где ты меня ждешь. Где вы меня ждете. Что ж, я не стану обманывать ваших ожиданий.

— Не едь за мной, — сказал я. — Флейм, слышишь, не едь. Я прошу тебя. Пожалуйста.

— Эван…

— Не надо. — Если бы она сейчас разрыдалась, я бы спешился и стал утешать ее, а у меня не было на это сил. — Просто возвращайся домой, слышишь? Я прошу. Если ты правда меня… если ты хочешь мне добра. Пожалуйста.

— Куда ты… — она протяжно всхлипнула, прижала ладонь ко рту, и в ее глазах появилась обреченность. — Куда ты едешь?

Я осторожно тронул повод, пустил коня шагом. Поравнявшись с Флейм, протянул руку и легонько коснулся пальцами ее волос.

— Тебе туда нельзя, — ответил я, и это было всё, что я мог для нее сделать.

Прощаться больно, даже если это просто камень.

— Мне пора… любимая…

Какой-то слабый, мучительный свист — то ли изнутри, то ли извне…

— Я должен… попытаться… Ты поймешь меня, правда? Теперь уже…

Это просто камень — ему нечего ответить.

— Я всего лишь хочу… закончить твое дело. Ты помогла ему тогда… А теперь я помогу им. Обоим. Это ведь то, чего ты хотела? Помочь, чтобы… для этого?..

Ей есть, есть что ответить!.. но… «… Ристан…»

— Я постараюсь… любимая… я буду стараться изо всех… сил…

Их так мало. «… Риста-аа-а-а-ан…»

— Ты будешь гордиться… этим… очень скоро.

«НЕТ!»

Он гладит ее застывшие в мраморе волосы, целует ее вечно пустые глаза, а она кричит, кричит, кричит. «Что же ты делаешь, нет!» «Да?»

Она всего лишь мраморная статуя на собственной могиле, и ничто нельзя изменить, если он верит лишь в то, во что хочет.

— Какова цель приезда благородного сэра в добрый город Билберг?

«Быть долго и мучительно убитым бандой извращенцев», — подумал я, а вслух сказал, холодно и пренебрежительно, как пристало благородному сэру в разговоре с караулом у городских ворот:

— Частный визит.

Грузный стражник с масляными глазами, выполнявший обязанности старшего по караулу, кивнул писарю, тут же усердно заскрипевшему пером по пергаменту. Въездной досмотр в Билберге был, пожалуй, самым мягким из всех на моей памяти. Может, не последнюю роль тут сыграло то, что я в кои-то веки выглядел как приличный человек. К тому же был верхом и держался с надменностью, не позволявшей допустить, что этого коня я украл — по крайней мере, высказать подозрения мне в глаза. Более того — я обнаглел настолько, что даже не прятал арбалет. Меня о нем не спросили. Похоже, накануне Дня Жнеца в добрый город едва ли не толпами съезжались подозрительные благородные сэры, которых было велено пропускать без придирок. С одной стороны, опасная доверчивость. С другой — таким образом город обеспечивал себе безопасность от участия в междоусобицах. Потому что никто не станет отсекать кормящую его руку… А извращенцы, находившие особый шик в ежегодных оргиях, наверняка обретались по обе сторны от линии фронта в этой войне — да и в любой другой.

Отчасти чтобы заранее прояснить главный вопрос, отчасти не удержавшись от желания морально уничтожить привратника, я спросил, сохраняя всё тот же налет убийственной любезности:

— Милейший, соблаговолите поведать, как проехать к Черничному Замку.

Эффект получился ожидаемый, хотя привратник выказал меньше эмоций, чем я думал, — его масляные глазки сузились, а зрачки расширились, но улыбка не сползла с рыхлого лица.

— Езжайте прямо до Ратуши, благородный сэр, а оттуда вверх по улице Звонарей. Там и увидите.

Получив дозволение на въезд, я пересек границу города, в который приехал отдать свои долги. Это в самом деле был добрый город — по крайней мере, с виду. Чистые улицы, опрятные домики, почти все деревянные, кое-где — из красного кирпича, под веселенькой расписной черепицей. Много цветов, детей и смеющихся женщин. Прохожие улыбаются, кланяются, приветствуя друг друга. Городок небольшой — они наверняка все здесь соседи. В воздухе запах имбиря и свежесобранной пшеницы. Площадь у Ратуши — маленькая, строгой квадратной формы, с огромными песочными часами в самом центре. Песок уже почти весь вытек: в нижней части капсулы, превышающей рост человека не меньше чем в два раза, скопилась огромная желтая гора. Я вспомнил оазис снежников и на миг почти почувствовал этот песок у себя на зубах.