Старый дворец, Касл-Рок

Хобарт со злостью бросил вещи в корзину. С каждым днем все хуже и хуже, черт бы побрал этих идиотов.

Он натянул фехтовальное трико и начал разминку. Дверь открылась. Он поднял глаза, ожидая увидеть Ягина Персея. Но в. дверях стоял другой человек. Этого маэстро фехтования Хобарт никогда раньше не видел. Маэстро старше Ягина, более грузный, одет в блестящее черное трико и немного смешную красную шапочку и такие же красные тапочки. В руках маэстро держал неизвестный Хобарту клинок.

— Пора, — сказал он мягким, тихим голосом.

— Хорошо. — Хобарт выпрямился и прошел мимо маэстро в фехтовальный зал. — А где другой маэстро? Я привык к нему.

— Он нездоров, лорд Конселлайн, и просил меня заменить его, чтобы не доставлять вам неудобств.

Хобарт с удивлением смотрел на маэстро.

— Вы держитесь намного более официально, чем он. А что это у вас за клинок? Мне тоже придется работать с таким? Наверное, хотите, чтобы я научился владеть еще одним дурацким старинным оружием…

— Если вы не желаете, никто вас заставлять не будет. Какое оружие предпочитаете вы?

— Рапиру. — Хобарт огляделся и заметил, что в зале нет и его обычного тренера. Значит, ему самому придется доставать оружие и доспехи, вряд ли можно рассчитывать на старика маэстро. Но, к его удивлению, маэстро легко и быстро подошел к стойке с оружием и вернулся назад, держа в руке рапиру — любимую рапиру Хобарта — и фехтовальную маску.

— Кажется, вы злитесь, — заметил он.

— Злюсь, — ответил Хобарт. Он не хотел ничего обсуждать, он пришел сюда, чтобы заниматься фехтованием, чтобы забыть о проблемах, которые так разозлили его. Или сделать вид, что забыл.

— Что-то случилось? — спросил маэстро.

— Да, но я здесь, чтобы фехтовать.

— Конечно. Извините меня, лорд Конселлайн. Маэстро Ягин рассказывал мне о вашем серьезном отношении к фехтованию.

— Правда? — Хобарту всегда казалось, что маэстро относится к нему критически, хотя внешне он всегда бывал вежлив.

— Да… он говорил, что вы необычный человек, человек, который ко всему относится серьезно.

— Это верно. — Хобарт надел маску, немного попрыгал, чтобы расслабить коленные суставы. Он не растягивался сегодня, но раз Ягин считает его человеком серьезным, нужно поддерживать репутацию серьезного человека. — А вокруг так мало… даже не поверите… Но ладно…

— Если вам хочется разогреться, растянуться, милорд, выговориться, это обязательно нужно сделать.

— Ах… хорошо. — Хобарт осторожно положил рапиру на мат и, наклонившись, ухватил руками лодыжки. — Надеюсь, я не наскучу вам, к тому же вы должны понимать, что все это строго между нами…

— Естественно. Надо немного больше поворачивать запястья, милорд.

— Эти идиоты… эти слабаки, у них вместо мозгов навоз, да и только. А я еще поставил их на министерские посты. Это я их сделал, помогал им, подсказывал, пестовал, а теперь, когда они стали министрами… они отказываются выполнять мои приказы.

— Ага. А теперь, милорд, растянитесь еще на сантиметр… так. А теперь другую ногу… не забывайте, что запястья должны быть повернуты… так.

— Не знаю, в чем дело, маэстро, но как бы они ни были умны и инициативны вначале, как только получают власть, восстают против меня. Неподчинение, эгоизм, надменность, высокомерие…

— Попробуйте наклонить голову… так… и еще чуть-чуть…

— А именно они должны меня поддерживать. Но они и не думают. Они начинают делать всякие глупости, как этот идиот Оррегиемос…

— Теперь в другую сторону, милорд…

— Даже святого выведут из себя, — продолжал Хобарт. С этим маэстро так легко разговаривать.

В зале тихо, тепло, знакомые запахи кожи, стали, смазочного масла, сандалового дерева, кедра и эти спокойные, терпеливые, сильные руки умудренного опытом маэстро. Он так уверенно поправляет все его движения, Хобарт чувствует приятное напряжение и удовлетворение от достигнутого.

— Очень сложно, когда подчиненные не подчиняются, — заметил маэстро.

— Вот именно. Я пытался убеждать, ругать, даже угрожать…

— А они все равно стоят на своем.

— Да. Почему они не могут понять, что я все делаю на их же благо?

Хостайт изучал файлы, ему было известно все о Хобарте Конселлайне, если учесть, что он знал его заочно. Но, познакомившись с Хобартом лично, был потрясен. Каким же жалким оказался этот человек в действительности, его переполняли злоба, страх и зависть. Эти чувства исказили его тело, деформировали. Даже мышцы лица напряглись от страха.

Он весь как мешок с ядом.

Хобарт бессмертен, ведь он омоложенный, и кричит об этом с гордостью на весь мир — в левом ухе красуются две серьги, серебряная и кобальтовая.

Он долго жил на этом свете, но не набрался мудрости. Ничему не научился. Зачем тогда омолаживать это глупое тело?

Гордыня… Хостайт напомнил себе, что и сам грешен, сам горд. Но этот человек не просто горд, он зол, ожесточен. Почему? Хостайт никогда не убивал просто так. Он всегда старался понять, почему люди, которых он убивал, стали такими.

Он обязан дать человеку возможность понять, раскаяться, хотя ни о каком изменении приговора не могло быть и речи. Судьба этого человека уже решена. Но у души должен остаться шанс на спасение.

А что делать с таким безбожником, ведь он даже не представляет себе, что такое душа, не верит, что есть еще что-то, кроме тела. Хостайт много наблюдал за людьми подобного типа, на протяжении всей своей жизни, и пришел к выводу, что у всех есть какие-то убеждения, просто чаще всего эти убеждения ошибочны. Одни верят в богатство, другие в силу, третьи в доброе отношение или еще во что-то, но нет ничего, кроме истинной веры. Поэтому их убеждения в конце концов подводят их, с такими убеждениями никогда не подняться ввысь…

Все, что сказал ему лорд Конселлайн, можно расценивать как исповедь, но когда человек действительно исповедуется, он знает, что согрешил. Хобарт же этого не знал. Он во всем винил других. Хостайт сочувствовал этим глупым, не желающим выполнять приказы людям, которые так прогневали лорда Конселлайна. Они тоже неверные, враги, возможно, Председатель решит уничтожить и их, но как они, должно быть, страдают от общения с лордом Конселлайном.

Он внимательно слушал все, что говорил Хобарт. А тот говорил и говорил, словно своим присутствием маэстро развязал ему язык. Нейтральный человек. Хобарт всю жизнь завидовал своему брату и другим людям, к которым тянулись так же, как к брату. На самом деле он завидовал всем и каждому, ибо в каждом мог найти что-то, что считал незаслуженным благом. Гордыня, непомерная гордыня, уверенность в своей правоте и в моральной слабости всех остальных. Злость на всех, жадность — ему вечно всего не хватало, похоть и жестокость, ведь ему нравилось унижать других. А поверх всего этого — самовлюбленность.