— И позволишь Аттиле вновь сплотить свои войска при помощи этого символа, после того как он с таким трудом достался Риму, — возмутился Зерко. — А женщина, если её и не сожгут на костре, всё равно достанется гунну!

— Да, — замялся я. — Для меня невыносима даже мысль о её смерти, хотя тысячи людей умерли у меня на глазах. И что бы ты делал, если бы лишился Юлии, Зерко?

Последовало долгое, тягостное молчание. Потом снова заговорил Аэций.

— Мне понятна твоя готовность пожертвовать собой, но неужели ты считаешь, будто я позволю тебе взять меч для этого бессмысленного обмена?

— Это не совсем так.

— Что же тогда?

Я объяснил им свой план.

На сей раз мы молчали ещё дольше прежнего, мысленно оценивая предстоящий риск.

— Должно быть, Аттила обезумел и чувствует себя проигравшим, если намерен броситься в костёр, — наконец сказал Аэций.

— Похоже на то.

— Дай моя армия не в лучшем состоянии. Мои люди столкнулись с катастрофой невообразимого масштаба, и мы понесли колоссальные потери, грозящие, помимо всего прочего, разрушить наш союз. После смерти отца Торисмонд встал во главе вестготов, но его братья стремятся завладеть короной не меньше его. Да, на закате вестготы сражались как одержимые и были единой армией и одним народом, но на рассвете они разделятся на кланы. Ант удовлетворился гибелью брата Клоды и боится дальнейших жертв. Франки воевали без отдыха целых два дня. Сангибан ненавидит меня за то, что я поставил его и аланов в самый центр. Олибрионы вряд ли выдержат ещё день битвы, как-никак они немолоды. Ну и так далее. Нашим коням нужно больше воды. Нашим боевым машинам не хватает снарядов. Наши колчаны пусты. Все проблемы, не дающие покоя гуннам, не дают покоя и нам. Но у нас есть и другая сложность. Аттила — тиран, и пока он жив, он не позволит распасться союзу гуннов и подчинённых им племён. Их всех объединяет страх. Моя же сила в умении убеждать, и я знаю, что лишь появление Аттилы на Западе смогло сплотить наши народы. Грозя уничтожить Западную империю, Аттила заставил племена объединиться, забыв обо всех распрях. Он возродил империю. Конечно, в этой логике есть что-то порочное, но она даёт нам возможность выжить. Если он погибнет во время завтрашней атаки, от нашего единства не останется и следа, а влияние Рима полностью прекратится. Союзники перестанут в нас нуждаться. Иначе говоря, Аттила необходим Аэцию, совсем как Сатана необходим Богу.

Я был озадачен и растерянно спросил:

— Значит, вы хотите, чтобы он победил?

— Я хочу, чтобы он уцелел. Никто из нас не сможет устоять при завтрашней атаке или взять верх. Но если он отступит, искалеченный, потерявший тысячи воинов и при этом сохранивший честь, у меня появится надёжное оружие — страх перед гуннами, и с его помощью я сумею удержать от распада западный мир. Ещё два дня назад само существование Аттилы грозило Западу гибелью. А завтра такой же или даже большей угрозой станет его отсутствие. Я тридцать лет подряд поддерживал равновесие империи, сталкивая её народы и натравляя их друг на друга. Так будет и впредь. Мне нужно, чтобы он отступил, признал своё моральное поражение, но не погиб.

— Так вы даёте мне шанс? Шанс рискнуть?

Генерал вздохнул.

— Это опасно. Но меч уже был в моих руках и сделал всё, что мог.

Я усмехнулся. От страха и облегчения у меня закружилась голова.

Зерко заметил выражение моего лица и улыбнулся.

— Лишь глупец и дилетант вроде тебя, уставший от битвы и истерзанный муками любви, смог бы придумать столь нелепый план, Ионас Алабанда. — Он кивнул, словно в подтверждение сказанного. — И лишь профессиональный глупец вроде меня смог бы придумать, как его усовершенствовать.

Скилла и я пробирались по полю битвы, вязкому и ненадёжному, как болото. Луна скрылась, и какое-то время вокруг царила полная тьма, но вот на востоке небо немного порозовело, и первые робкие лучи осветили выбранную нами причудливую тропу. Мы ступали осторожно, обходя клинки, стрелы, наконечники копий, обломки расшатанных орудий и трупы. Тысячи, тысячи и тысячи убитых, словно им не было конца. Хуже всего пришлось оставшимся в живых. Они бессильно извивались или ползли вслепую, как улитки, жалобно умоляя дать им воды. У нас не было ни кувшинов, ни мешков с водой, и поэтому мы быстро миновали раненых. Их было слишком много! Когда мы приблизились к гуннскому лагерю, я понял, что уже навсегда насмотрелся на ужасы войны.

Я вновь тащил на спине огромный меч Марса, но теперь мне казалось, что я нёс свой крест. Удастся ли нам эта игра? Я мог опять отыскать и, очевидно, навеки потерять единственного человека, чья судьба не давала мне покоя. Вырвавшись некогда из пасти льва, я был готов снова сунуть в неё голову. Как же это глупо.

Скилла привязал своего коня на краю поля — тёмный силуэт с опущенной головой, мирно жующий мокрую от росы траву, не обращающий внимания на окружающий ужас. Рядом паслась другая лошадь, и её знакомые очертания обрадовали меня.

— Мы поедем к Аттиле верхом, — сказал Скилла. — Я привёл твою лошадь.

— Диана!

— Я пополнил ею свой табун, когда ты сбежал.

Гунн повернулся ко мне, и его зубы сверкнули в жемчужно-сером свете раннего утра.

— Она годится лишь для молока, но я всё же решил её сохранить.

Внезапно я ощутил, что отношусь к этому человеку, к этому гунну, к этому варвару, как к родному брату, и от прилива захлестнувших меня чувств перестал что-либо соображать. Мой злейший враг стал самым близким мне человеком после Планы. Более близким, чем Зерко. Мы были партнёрами и старались спасти жизнь, а не отнять её. И тем не менее я собирался его предать.

Мы оседлали лошадей и поскакали. Моя римская броня, без сомнения, привлекала внимание, но Скиллу хорошо знали во всей огромной гуннской армии. И сейчас, когда совсем рассвело, опознать его не составляло особого труда. Гуннские стражники настороженно оглядели нас и выехали нам навстречу, но расступились и пропустили вперёд. Мы добрались до громадного круга гуннских повозок. Сам лагерь растянулся примерно на милю в диаметре вместе с другими, меньшими лагерями, разместившимися вокруг него. Между ними паслись огромные табуны усталых гуннских лошадей. Сотни гуннских лучников спали в тени повозок, но были готовы подняться при наступлении римлян.

Наши лошади перепрыгнули через небольшой ров, окружавший первый ряд повозок, и подъехали к следующему — внутри его. Мне сразу вспомнилась вторая стена Константинополя, и я стал гадать, чем руководствовался Эдеко, выстроив эти концентрические круги. Возможно, ему всё же запомнился мой родной город. Мы перескочили другой ров, добравшись до палаток и страшного, тщательно подготовленного погребального костра Аттилы. Высота этого жертвенника достигала двадцати футов, его соорудили из дорогих и самых обычных седел, гобеленов, мебели, украшенной изящной резьбой, мехов, мантий, драгоценностей, благовоний, жезлов и штандартов. Многое было награблено за последние несколько месяцев. Ясно, что каган собирался не только погибнуть в этом огне, если римляне прорвут оборону, но и помешать захвату всех ценностей.