Вечером четвертого дня мальчику принесли чудесного деревянного кролика, покрытого белой шубкой. Мой сын влюбился в него с первого взгляда С тех пор он почти не прикасался к другим игрушкам, даже самым сложным и красивым. Глаза у кролика были сделаны из рубинов, шубка — из хлопковых и шелковых нитей. Но лучше всего было то, что кролик, если дернуть за потайную веревочку, мог двигать ногами. Когда Тун Чжи сажал его на пол, он прыгал, как настоящий.

В течение нескольких дней все внимание Тун Чжи было сосредоточено на кролике. У меня появилась возможность поработать вместе с Нюгуру над государственными бумагами, составленными Су Шунем. Мой кабинет был завален документами до такой степени, что негде было повернуться.

Нюгуру очень быстро отказалась приходить работать. Она начала выискивать для этого всяческие предлоги и даже привела мысль древнекитайского философа: «Мудрый муж производит на других впечатление тупицы». Она считала, что если мы последуем этому совету, то Су Шунь в скором времени от нас отвяжется.

— Мы одурачим его и обезоружим без всякого оружия, — сказала она, улыбаясь своему собственному каламбуру.

Я не разделяла фантазий Нюгуру. Возможно, мы кого-то и одурачим, но только не Су Шуня. С Нюгуру было еще больше хлопот, чем с моим сыном. Когда она уставала, начинались истерики и капризы. Она жаловалась на все: на стрекот сверчков, на вкус супа, на пропущенную петлю в вышивании. И тут же просила меня прийти ей на помощь. Мне приходилось бросать работу и заниматься ее мелкими проблемами. В конце концов я согласилась не мучить ее государственными делами, но только с одним условием: она будет читать все мои резолюции и ставить свою печать на те бумаги, которые я сама буду составлять от имени Тун Чжи и которые будут запечатаны моей печатью.

Каждый вечер, когда я собиралась лечь спать, Ань Дэхай готовил мне чашку крепкого чая «Черный дракон». Дело в том, что, нагружая меня работой, Су Шунь имел намерение дискредитировать меня в глазах двора. Раз я сама, добровольно, вызвалась накинуть на свою шею эту петлю, то он старался ее покрепче затянуть. Он плохо меня знал. Меня вдохновляла самая простая и прагматичная цель — помочь своему сыну. Но я тоже просчиталась: пока я укрепляла один свой фланг, другой оставался незащищенным. Оказалось, что императорские наставники, ответственные за воспитание Тун Чжи, были друзьями Су Шуня. Такое наивное невежество оказалось едва ли не самой крупной моей жизненной ошибкой. Я не осознавала грозящую Тун Чжи беду до тех пор, пока не стало слишком поздно.

В какой-то момент я почувствовала себя совершенно беспомощной и потеряла веру в будущее. Вся моя решительность куда-то испарилась, и я поняла, что абсолютно не владею информацией. Тематика документов была необозримой. Попытки уловить суть напоминали карабканье по смазанному жиром шесту. Тогда я решила сконцентрироваться на чем-нибудь одном, а именно на роли правительства, и во что бы то ни стало прорваться сквозь сплетенные вокруг меня сети коррупции. Я попыталась обрисовать базовые контуры вопросов, установить, так сказать, их скелет и оценивать исключительно по их реальному смыслу и важности. Кроме того, я сконцентрировалась на том, чтобы завязать знакомства с людьми, обладающими властью и влиянием. Кроме чтения докладов, я начала изучать людей из провинции, их корни, их отношения с аристократической верхушкой и с нами. Разумеется, особое внимание я уделяла их ответам на наши вопросы, большей частью доставляемые принцем Гуном. Я всегда любила оперы, но тут моя повседневная жизнь стала представлять собой нечто гораздо более эксцентричное и рискованное, чем выдуманное и разыгранное на сцене действие.

Таким путем я узнала о людях очень много и изучила их очень хорошо. Одну бумагу я получила от нанятого на работу принцем Гуном англичанина по имени Роберт Харт, который был начальником китайской таможни. Человек приблизительно моего возраста, к тому же иностранец, он был ответствен едва ли не за треть годового дохода нашей страны. Он докладывал, что, собирая пошлины в одной провинции, он встретил со стороны местных жителей серьезное сопротивление. Многие влиятельные китайцы, включая самого преданного моему бывшему мужу генерала Цзэнь Гофаня — «Цзэня — отсекателя голов», героя, подавившего восстания тайпинов, — отказывались расставаться с деньгами. Цзэнь объявил, что для решения местных проблем сейчас деньги гораздо нужнее ему самому, чем центральному правительству. Проверенные у него бухгалтерские книги оказались весьма запутанными, и Харт обращался к императору за инструкцией, накладывать ли на генерала взыскания.

На первой странице доклада Харта Су Шунь написал резолюцию: он желал, чтобы дело Цзэнь Гофаня расследовали и передали в суд. Но меня он одурачить не смог. Уже в течение некоторого времени Су Шунь делал все возможное, чтобы заменить Цзэня своим человеком.

Я решила задержать у себя доклад до тех пор, пока не переговорю с принцем Гуном. Для национальной стабильности Цзэнь был слишком важен, и каких бы издержек мне это ни стоило, я заплачу любую цену и закрою глаза на все его прегрешения. Пусть уж лучше Цзэнь Гофань придержит деньги у себя, потому что я точно знала, что он истратит их на экипировку своей армии (а эта армия, в свою очередь, когда-нибудь сможет защитить и меня). Если же допустить, что эти деньги попадут в руки Су Шуня, то они будут истрачены на интриги против меня.

Доклад оставлял впечатление, что Цзэнь предлагал Харту хорошую взятку для склонения его на свою сторону. Но Харт остался непоколебим он не собирался идти на компромиссы со своей совестью и предавать своего работодателя, принца Гуна. Что заставляло его так стойко держаться? — спрашивала я себя. Какие принципы и ценности вложили в него с детства? Мне трудно было понять, почему иностранец выказывал такую преданность нашей династии. Я извлекла из этого серьезный урок. Мне захотелось встретиться с этим человеком. Более того, окажись такая встреча возможной, мне бы очень хотелось познакомить с ним Тун Чжи.

Сперва моя просьба о встрече с Робертом Хартом была проигнорирована, потом отложена, потом отклонена. Двор единогласно решил, что, если я «унижусь» для встречи с иностранцем, для Китая это будет оскорблением. В результате мы встретились с этим человеком только спустя сорок лет. И то мне пришлось сказать придворным, что я не смогу умереть со спокойной душой, если не поблагодарю человека, который помог мне в свое время удержать над головой небо.

В саду, как бешеные, цвели кроваво-красные дикие хризантемы. Они перевешивались через ограды и покрывали лепестками утоптанную землю перед дворцом. Но у меня не было настроения любоваться цветами, потому что я все еще находилась под впечатлением письма, недавно полученного от принца Гуна. В нем принц описывал один из своих дней после обнародования договоров, подписанных умирающим императором Сянь Фэном.

«Меня проводил в Запретный город генерал Шэн Бао (который уже освободился из плена) вместе с четырьмя сотнями всадников. Потом мне оставили только двадцать человек и пригласили в главный зал Дворца церемоний для встречи с моим коллегой лордом Элджином. — Судя по тем словам, который употреблял в письме принц Гун, я чувствовала, как он зол. — Я впервые вступил на эту священную землю после того, как варвары над ней надругались. Лорд Элджин опаздывал на три часа. Наконец он появился с двумя тысячами людей весьма помпезно: в темно-красном паланкине, который несли шестнадцать человек А между тем он знал, что такую привилегию имеет только китайский император. Я попытался вести себя любезно, хотя меня душило такое отвращение, что невозможно описать. Я слегка поклонился и пожал руку Элджина на китайский манер. К счастью, мне удалось совладать со своими эмоциями».