— How are you?[55]— спросил женский голос на безупречном английском.

— Сносно, — ответил Харри. — Вы получили?..

— Да, получила.

Он глубоко вздохнул.

— Это он?

— Да, — со вздохом отозвалась она.

— Вы совершенно уверены? В смысле, не очень-то легко опознать человека по…

— Харри?

— Да?

— I'm quite sure.

Харри догадывался, учительница английского могла бы объяснить ему, что, хотя это «quite sure» буквально переводится как «довольно уверена», в данном контексте оно означает «совершенно уверена».

— Спасибо, — сказал он, заканчивая разговор. И в глубине души надеясь, что она права. Потому что сейчас начнется.

И действительно началось.

Когда он включил дворники, которые принялись разметать в стороны растаявший иней, телефон снова зазвонил.

— Харри Холе.

— Это Михолеч, мать Софии. Вы сказали, что я могу позвонить, если…

— Да?

— Кое-что случилось. С Софией.

Самый короткий день в году.

Так написано на первой полосе «Афтенпостен», которая лежала перед Харри на столе в приемной травмопункта на Стургата. Он взглянул на стенные часы. И только потом вспомнил, что на руке наконец-то вновь есть часы.

— Сейчас доктор вас примет, Холе! — окликнула женщина из окошка, которой он изложил свое дело: ему необходимо поговорить с врачом, а именно с тем, кто несколько часов назад принимал Софию Михолеч и ее отца. — Третья дверь справа по коридору!

Харри встал, прошел мимо молчаливых пациентов.

Третья дверь справа. Случай, конечно, мог бы направить Софию во вторую дверь справа. Или в третью слева. Но нет, оказалась третья справа.

— Привет, я так и понял, что это вы, — улыбнулся Матиас Лунн-Хельгесен, вставая и протягивая руку. — Чем могу помочь на сей раз?

— Дело касается пациентки, которая побывала у вас сегодня утром. София Михолеч.

— Ну что ж. Садитесь, Харри.

Харри не стал обращать внимание на дружеский тон собеседника, сам он не желал поддерживать этот тон, не из гордости, а просто потому, что оба будут испытывать лишь неловкость.

— Мне позвонила мать Софии и сказала, что проснулась утром от плача Софии. Она пошла в комнату к дочери и нашла Софию в синяках и в крови. Дочь сказала, что гуляла с подругами, а по дороге домой поскользнулась на льду, упала и расшиблась. Мать разбудила отца, и он повез дочку сюда.

— Возможно, так и было, — сказал Матиас. Он сидел облокотившись на стол, словно выказывая искренний интерес.

— Но мать считает, что София лжет. Когда отец с дочерью уехали, она осмотрела постель. Кровь была не только на подушке. Но и на простыне. «Внизу», как она выразилась.

Матиас хмыкнул. И этот звук выражал не подтверждение и не отрицание, они специально отрабатывают его на занятиях по психотерапии. Интонация в конце повышается, как бы предлагая пациенту продолжать. Именно с такой интонацией хмыкнул и Матиас.

— Сейчас София заперлась в своей комнате. Плачет, но говорить отказывается. И, по словам матери, от нее ничего не добьешься. Мать звонила ее подругам. Ни одна из них Софию вчера не видела.

— Понятно. — Матиас потер переносицу. — И вы хотите, чтобы я ради вас нарушил врачебную тайну?

— Нет, — сказал Харри.

— Нет?

— Не ради меня. Ради них. Ради Софии и ее родителей. И ради других, кого он уже мог изнасиловать или собирается изнасиловать.

— Сильно сказано! — Матиас улыбнулся, но улыбка погасла, оставшись без ответа. Он кашлянул. — Как вы понимаете, Харри, я должен подумать.

— Ее изнасиловали сегодня ночью или нет?

Матиас вздохнул:

— Харри, врачебная тайна…

— Я знаю, что такое врачебная тайна, — перебил Харри. — Я тоже обязан хранить служебную тайну. И если прошу вас в данном случае нарушить ее, то вовсе не потому, что отношусь к этому несерьезно, а потому, что совершено тяжкое преступление и есть опасность, что оно повторится. Если вы доверитесь мне и моей оценке, буду вам очень признателен. Если нет, живите с этим как можете.

Сколько раз ему приходилось твердить это в подобных ситуациях, думал Харри.

Матиас моргнул, открыл рот.

— Достаточно кивнуть или покачать головой, — сказал Харри.

Матиас Лунн-Хельгесен кивнул.

Подействовало.

— Спасибо. — Харри встал. — Как у вас с Ракелыо и Олегом? Все хорошо?

Матиас Лунн-Хельгесен снова кивнул и чуть заметно улыбнулся в ответ. Харри наклонился, положил руку ему на плечо:

— Счастливого Рождества, Матиас.

Последнее, что Харри увидел уходя, было: Матиас Лунн-Хельгесен поник на стуле, словно побитый.

Свет догорающего дня пробивался сквозь оранжевые облака над елями и крышами домов на западной окраине самого большого норвежского кладбища. Харри прошагал мимо памятника югославам, павшим на войне, мимо участка рабочей партии, надгробий премьер-министров Эйнара Герхардсена и Трюгве Браттели к участку Армии спасения. Как и ожидал, Софию он нашел у самой свежей могилы. Закутанная в просторную куртку-дутик, она сидела прямо на снегу.

— Здравствуй, — сказал Харри, садясь рядом.

Он закурил и выпустил сизое облачко дыма навстречу ледяному ветру, который тотчас унес его прочь.

— Твоя мама сказала только, что ты ушла и взяла с собой цветы, купленные отцом. Так что догадаться было несложно.

София молчала.

— Роберт был хорошим другом, верно? Ты могла довериться ему. Поговорить с ним. Он не насильник.

— Это сделал Роберт, — едва слышно прошептала девушка.

— Твои цветы лежат на могиле Роберта, София. Я думаю, тебя изнасиловал кто-то другой. И сегодня ночью это случилось снова. Наверно, он вообще делал это не раз.

— Оставьте меня в покое! — выкрикнула она и встала.

Держа в одной руке сигарету, Харри другой рукой схватил ее за плечо и резко дернул вниз, усадил на снег.

— Тот, кто лежит здесь, мертв, София. А ты жива. Слышишь? Ты жива. И если думаешь жить дальше, нам сейчас необходимо схватить его. Чтобы положить этому конец. Посмотри на меня. Посмотри на меня, говорю!

София вздрогнула от внезапного окрика и машинально посмотрела на него.

— Я знаю, тебе страшно, София. Но даю слово, я его поймаю. Непременно. Клянусь.