— Или никому о ней не рассказывал.

— Да, и такое может быть. Таковы тайны чародеев.

— Отец, а ты нашел другой путь наружу?

— А как бы иначе я сумел выйти? Мне кажется, молот этого строителя изменения весь наш мир, далее в сердце Сюрат-Кемада. В Школе Теней вполне можно застрять навсегда.

Не знаю, насколько были правдивы эти легенды. Первая объясняла необъятные размеры этого здания, заставляя задуматься над его тайной. Вторая внушала надежду. Без сомнений, каждый чародей в глубине души мечтает снова стать обычным человеком. Он лелеет эту мечту. Но вконец измучив себя ложными надеждами, он затем пытается опровергнуть эту легенду, придумав ей циничный конец, в котором пошедшему по ложному пути Строителю предстоит без толку трудиться до конца времен, пристраивая все новые и новые залы и комнаты ко Дворцу Чародеев.

— Скорее всего, он ищет отхожее место, — хихикнула Лекканут-На, — но особо коварным заклятьем обречен так никогда и не найти его.

— Помолчи. Перестань зубоскалить. Это не смешно.

Я тоже так никогда и не смог найти обратного пути к своей комнате с кроватью у камина. Я прошел столько залов и комнат, что попросту сбился со счета. Иногда я спал на полу, завернувшись в собственную шубу, иногда — на скамейке, а однажды заснул у фонтана с призрачным огнем — бесшумное чисто белое пламя создавало лишь видимость тепла.

Проснувшись тем утром, я обнаружил в фонтане совершенно голого мужчину. Он горел. У меня на глазах его тело покрывалось пузырями, обугливалось и разваливалось на куски. Волосы вспыхнули и сгорели в единый миг, а с обожженной головы начала сползать кожа.

В тот момент я забылся и совершенно перестал отдавать себе отчет в собственных действиях. Я попытался спасти его. Сунув руку в огонь, я моментально вытащил ее, уже забыв о горящем человеке и, как завороженный, наблюдал, как чуть теплое пламя, шипя, медленно расползается вверх по рукаву.

— На твоем месте я бы потушил его, — ворчливо посоветовал мужчина в фонтане. — Пройдет время, и оно обязательно сожжет тебя. В итоге ты кончишь так же, как и я.

Я сразу же погасил пламя. Руку щипало, словно я опустил ее в спирт. Пока я смотрел на горящего мужчину, его лицо стекало, как расплавленный воск. Один глаз лопнул.

— Разве ты не чувствуешь боли? — спросил я.

— Чувствую, конечно, но научился не обращать на нее внимания. Чародей должен уметь абстрагироваться от физических неудобств. Боль не имеет никакого значения, если ты занят делом.

Я так и стоял, не в силах отвести от него глаз, пока пламя не пожрало его полностью, а съежившаяся шелуха, которая осталась от его тела, не осыпалась пеплом на дно бассейна.

Сам я так никогда и не научился игнорировать физический дискомфорт — лихорадку, острую боль, тупую боль от раны в бедре, которая почему-то не хотела заживать, как положено, и постоянный, вездесущий холод. Во Дворце Чародеев повсюду было страшно холодно, если, конечно, ты не подходил вплотную к камину. Я ни разу не смог ни согреться полностью, ни помыться по-настоящему. Чтобы хоть чуть-чуть избавиться от грязи, я время от времени набирал полную пригоршню снега через открытое окно и протирался им. К тому же я медленно сходил с ума от голода. Любое усилие грозило обернуться тем, что я упаду в голодный обморок и, став совершенно беспомощным, буду убит или порабощен кем-то из своих собратьев-чародеев.

Когда-то я читал о чародее, заблудившемся в пустыне — он упал на песок, съежившись, как высохшее семечко, и ожил лишь пять веков спустя, когда его нашли путешественники и поднесли к его губам воду. Я понимал, что нечто подобное может произойти и со мной. Я неоднократно представлял себе это. Я просто превращусь в груду мусора в углу одного из бесчисленных залов — грязные лохмотья, обтянутые кожей кости, клубок спутанных волос — и пролежу, никем не замеченный, веков пять или шесть.

Но я упорно продолжал свой путь, и лихорадка в свое время прошла, хотя я не пытался избавиться от нее магическим путем, как и не пытался игнорировать. Я чувствовал себя опустошенным, словно все, что во мне было, унес порыв ветра.

Я занялся исследованиями, описывая каждую комнату, в которой побывал.

Спальня с кружевным балдахином и деревянными креслами с изысканной резьбой, женским туалетным столиком со множеством пузырьков, с зеркалом и лампами, плавающими прямо в воздухе, как мыльные пузыри. Но, как только я вошел в комнату, лампы посыпались на пол. Кровать и кресла с невероятной скоростью расплавились и потекли, так как были ледяными и даже скудного тепла моего тела оказалось достаточно, чтобы они растаяли.

Дальше — целая серия однотонных комнат всех цветов радуги (красная, синяя, зеленая, белая, золотая и, наконец, черная), залитых нежным светом, но совершенно пустых, если не считать одной-единственной маски, висевшей на стене в черной комнате. Я потрогал маску и снял ее с крючка. Маска, имитирующая странные, необычно тонкие черты лица, была выкована из совершенно незнакомого мне светлого металла. Если с ней и была связана какая-то тайна, я все равно не знал, какая. Я даже примерил маску и посмотрел вокруг сквозь широкие прорези ее удивленно распахнутых глаз. Но увидел лишь черную комнату. Так что я повесил маску обратно на крючок и вышел.

Один раз я неожиданно попал в затуманенный коридор и буквально остолбенел от изумления — дорогу мне преградили тысячи гигантов: цари и царицы в тяжелых мантиях, суровые воины в боевом снаряжении, погруженные в раздумья мудрецы, обнаженный атлет с непомерно развитой мускулатурой, державший на руках невидимый груз, а между ними — страшно уродливые калеки: слепые, горбатые, люди-черви без рук и ног, но с рудиментарными плавниками на спине, совсем молоденькая девушка, державшая свою отрубленную голову с раскрытым в беззвучном крике ртом.

Все они стояли передо мной и казались настолько реальными, что я был убежден — это живые люди, пока не дотронулся до ближайшего и не ощутил под рукой камень.

Но даже тогда я не был ни в чем уверен окончательно. В Школе Теней нет ничего невозможного. Я погладил идеально отполированный мрамор, и он слегка затрепетал, словно пробуждаясь к жизни.

Я отдернул руку и подождал какое-то время, но ничего так и не произошло.

Тени смешались; откуда-то из дальнего конца коридора в зал струился дневной свет, хотя я не видел его источника.

Мне пришлось ползти и извиваться, пробираясь между мраморными ногами, подобно тростниковой крысе в густой траве, и именно тогда я с удивлением обнаружил, что все это: и скульптуры, и сам коридор, и зал, в который он выходил, — было вырезано из единого каменного монолита.

Это было уже слишком. Мне показалось, что я схожу с ума. Я прилег отдохнуть между стопами гиганта, ожидая, пока у меня прояснится в голове.

Издали донеслось тук-тук-тук — молоток скульптора стучал по резцу. Я начал пробираться в том направлении, но дело шло с трудом, много раз мне приходилось сворачивать в сторону или даже возвращаться обратно, так как звук шел то с одной стороны, то с другой. Зал оказался громадным. Для того, чтобы выдолбить его в камне, должно быть, понадобились столетия. Стук молотка по-прежнему раздавался с разных сторон. Тени удлинялись. Я неподвижно лежал в темноте, а вокруг меня непрерывно стучали молотки. Я так и не смог заснуть, хотя пролежал не один час, рассматривая звезды сквозь стеклянную крышу.