Дугал сидел под деревом, оберегая раненую руку и время от времени иронически комментируя наши занятия. Однако это он предложил сделать чучело.

— Дайте же ей что-нибудь, во что она может воткнуть свой кинжал, — посоветовал он, когда у меня начало получаться нечто похожее на выпады и удары. — Попервоначалу это здорово действует.

— Верно! — согласился Джейми. — Отдохни немного, Саксоночка, пока я кое-что сооружу.

Он удалился к телегам вместе с двумя охранниками, и я видела, что они постояли там немного, сблизив головы и оживленно жестикулируя, а потом начали доставать что-то из телег. Еле переводя дух, я почти упала под дерево рядом с Дугалом. Он кивнул и улыбнулся. Как и большинство наших мужчин, он в дороге не брился, густая каштановая бородка обрамляла рот, подчеркивая полную нижнюю губу.

— Ну что, каково оно? — спросил он, отнюдь не имея в виду искусство владения малым оружием.

— Неплохо, — осторожно ответила я, точно так же не имея в виду обращение с кинжалом.

Взгляд Дугала обратился на Джейми, все еще занятого чем-то у телег.

— Брак, мне кажется, пошел парню на пользу, — заметил он.

— Полезно для здоровья — при данных обстоятельствах, — холодно согласилась я.

Дугал усмехнулся — он заметил мой тон.

— И для вас, барышня, это недурно. Одним словом, доброе соглашение для всех, так мне кажется.

— Особенно для вас и для вашего брата. Кстати, о нем: что, по-вашему, скажет Колам, когда узнает об этом?

Улыбка сделалась шире.

— Колам? Я склонен думать, что он будет рад приветствовать такую племянницу в лоне семьи.

Чучело было готово, и я вернулась на тренировку. Чучело представляло собой большой мешок, набитый шерстью, примерно в форме человеческого туловища. Мешок был обвязан куском дубленой воловьей кожи, закрепленной веревками. На нем я должна была упражняться в нанесении ударов; вначале его привязали к дереву на высоте человеческого роста, потом бросали или накатывали на меня.

Джейми не сообщил мне лишь об одном: что они засунули между мешком и кожей несколько кусков дерева — для того, чтобы они выполняли роль костей, как он пояснил мне позже.

Первые несколько ударов оказались безрезультатными, хоть я и пыталась проткнуть воловью кожу. Но она была куда толще, чем мне представлялось. Мне сообщили, что у человека на животе примерно такая кожа. В следующий раз я попробовала нанести прямой удар сверху и угодила в одну из деревяшек.

В первое мгновение я подумала, что рука моя отвалилась. Сила удара отдала мне в плечо, и кинжал вывалился из онемевших пальцев. Окоченела и вся рука ниже локтя, но неприятное покалывание подсказало мне, что это ненадолго.

— Иисус твою Рузвельт Христос! — произнесла я, ухватив себя за локоть и внимая всеобщему веселью.

Джейми взял меня за плечо и помассировал руку, вернув ей чувствительность: он надавливал при этом сухожилие с тыльной стороны локтя, а большим пальцем — ямку у основания запястья.

— Все в порядке, — выговорила я сквозь зубы, потихоньку растирая правую руку, по которой еще бегали мурашки. — Что же остается делать, если ты наткнулся на кость и уронил нож? Имеется ли подходящее указание на этот счет?

— Имеется, — ответил, ухмыляясь, Руперт. — Выхвати пистолет левой рукой и пристрели ублюдка.

Его слова вызвали новый приступ громового хохота, который я проигнорировала.

— Отлично, — сказала я более или менее спокойно. — В таком случае ты покажешь мне, как заряжать эту штуковину и стрелять из нее? — Я показала на пистолет с изогнутой, словно коготь, рукояткой, который висел у Джейми на левом бедре.

— Нет, не покажу, — очень твердо ответил он.

— Почему нет? — ощетинилась я.

— Потому что ты женщина, Саксоночка.

Я почувствовала, как лицо мое заливает краска.

— Вот как? — выговорила я саркастически. — Ты полагаешь, что женщины недостаточно умны, чтобы понять, как обращаться с огнестрельным оружием?

Он спокойно посмотрел на меня; губы у него слегка двигались, пока он обдумывал ответ.

— Могу дать попробовать, — сказал он наконец. — Сработает как надо.

Руперт сердито прищелкнул языком, глядя на нас.

— Джейми, не будь безрассудным, — сказал он. — А вы, барышня, поймите, дело не в том, что женщины глупые, хотя некоторым из них и в самом деле не хватает ума. Дело в том, что они маленькие.

— Да? — Я уставилась на него с глупым видом. Джейми фыркнул и снял с пояса пистолет. При ближайшем рассмотрении он оказался очень большим: полных восемнадцать дюймов серебристого металла от рукоятки до дула.

— Посмотри, — сказал он, держа пистолет передо мной. — Ты его берешь, пристраиваешь на предплечье и прицеливаешься. Потом спускаешь курок, и пистолет лягает тебя, словно мул копытом. Я почти на целый фут выше тебя, на четыре стона тяжелее, и я знаю, что делаю. Когда я стреляю из него, он набивает мне здоровый синяк. Тебя он может швырнуть плашмя на спину, если не разворотит все лицо.

Он повернул пистолет и сунул его обратно в петлю, на поясе.

— Я бы дал тебе самой попробовать, — продолжал Джейми, — но я предпочитаю, чтобы у тебя все зубы остались целы. У тебя приятная улыбка, Саксоночка, хоть ты иногда и кусаешься.

Получив такой урок, я без возражений приняла суждение мужчин насчет того, что даже самая маленькая сабля была бы для меня тяжела и я бы с ней не управилась. Наиболее подходящим признали маленький шотландский кинжал и снабдили меня им — зловещим на вид, острейшим куском черного металла длиной в три дюйма, с короткой рукояткой. Я попрактиковалась некоторое время под критическими взглядами мужчин выхватывать его из тайного укрытия: надо было одним ловким движением достать нож из складок платья, принять соответствующую позу, держа нож лезвием вверх, и быть готовой перерезать глотку врагу.

В конце концов я выдержала испытание как новичок кинжального боя, и мне позволили усесться за обед, во время которого меня поздравили все, за исключением Мурты. Он только головой покачал и заметил:

— Я бы сказал, что самое хорошее оружие для женщины — это яд.

— Возможно, — ответил ему Дугал, — но оно имеет свои недостатки, если вступаешь в схватку лицом к лицу.

Следующим вечером мы расположились на берегу озера Лох-Несс. Странное чувство овладело мной, когда я вновь увидела это место: оно почти не изменилось. То есть я хочу сказать, что таким оно оставалось и двести лет спустя. Лиственницы и ольховник казались сейчас зеленее, но ведь стояла середина лета, а не ранняя весна. Бледно-розовые и белые краски майских первоцветов сменила золотистая желтизна утесника и ракитника. Небо над нами было более голубым, но поверхность озера оставалась все та же — ровная темно-синяя вода, отражающая берега и прячущая отражения словно бы под дымчатым стеклом.