«Войска Англии и Америки стоят у ворот Европы. Близится день, когда на Германию обрушатся удары одновременно со всех сторон. Ослабленная германская армия, теснимая превосходящими силами противника, не сможет долго выдержать. Час ее крушения приближается!»[102]

В лагере были и такие генералы, которые думали, что война еще может закончиться «вничью», потому что немецкие армии достаточно сильны, чтобы отразить вторжение на западе. В этом случае Советский Союз был бы предоставлен сам себе и вынужден пойти на какой-либо компромисс с гитлеровской Германией. Считалось также возможным соглашение с западными державами за счет Советского Союза. Оба мнения исходили из группы неисправимых. Уже в августе-сентябре 1943 года я считал такие предположения ошибочными, поскольку здесь желаемое явно выдавалось за действительное. Затем Тегеранская конференция в декабре 1943 года и события 1944 года полностью разбили такие «надежды».

После серьезного анализа я пришел к выводу, что война безнадежно проиграна. Из разговора с профессором Арнольдом у меня сложилось мнение, что Германия начала войну без всякой необходимости и тем самым взвалила на себя огромную вину. На основании своего горького опыта я считал, что Гитлер и его клика способны без колебаний совершить в отношении всего немецкого народа такое же преступление, какое они совершили по отношению к 6-й армии. Я полностью соглашался с лозунгами, которыми заканчивался манифест Национального комитета «Свободная Германия»:

«За народ и отечество! Против Гитлера и его преступной войны! За немедленный мир!

За спасение немецкого народа!

За свободную и независимую Германию!»[103]

Итак, казалось бы, что уже тогда я должен был присоединиться к Национальному комитету «Свободная Германия» и активно участвовать в его работе. Я не сделал этого, потому что многого еще не решил. Так, меня чрезвычайно сильно беспокоил вопрос, имеют ли право военнопленные, находящиеся в лагере противника, действовать против верховного политического и военного руководства всей страны. Не увеличат ли они тем самым хаос, не будут ли способствовать разложению немецкого фронта, не подвергнут ли они опасности жизнь многих еще борющихся товарищей? Присяга и традиционное понимание офицерской чести мешали мне сделать этот шаг. Существенную роль играло мое отношение к фельдмаршалу Паулюсу, которого я уважал как человека и с мнением которого я считался. Неужели я должен был нанести ему удар в спину? Я не чувствовал себя лично связанным ни с кем из тех, кто подписал манифест, я вообще не знал почти никого из них. Несмотря на глубокое впечатление, которое произвел на меня Вильгельм Пик, когда он приезжал в Суздаль, во мне все еще оставалось предубеждение против коммунистов в Национальном комитете.

Таковы были примерно мысли и проблемы, волновавшие меня в первые недели после создания Национального комитета. В сущности, я стоял перед лицом такого же конфликта, как и в период битвы в котле на Волге: должен ли я последовать голосу совести и активно противодействовать катастрофическому развитию событий? Или же я должен следовать военной присяге, обесцененной самим Гитлером, и тем самым быть соучастником катастрофы, грозящей моему народу? После сталинградского ада я должен был бы теперь выступить против главной и самой большой опасности для Германии — против Гитлера и его войны. Однако для этого, кроме понимания всех этих вопросов, нужно было иметь большое гражданское мужество. У меня оно было, но недостаточно для того, чтобы уже тогда, не считаясь с мнением других, на свою ответственность вступить в Национальный комитет «Свободная Германия».

Так блуждали мои мысли. Каждый вечер я спорил с близкими мне генералами. Я раздумывал и читал. Однако пока я не пришел к определенному решению.

Была середина августа. Я гулял в парке. Здесь я встретил Роске.

— Я искал вас, Адам. Вы уже знаете, что Зейдлиц, Латтман и Корфес покидают нас сегодня?

— Покидают? А что говорит по этому поводу Паулюс?

— Я еще не видел его. Да ведь лучше всего, если вы сами спросите его.

Фельдмаршал уже знал эту новость.

— Я предполагаю, — сказал он, — что дело связано с Национальным комитетом. Памятная записка Зейдлица и его позиции в окружении, вероятно, были известны не только многим нашим солдатам и офицерам, но и русским, а также, возможно, немецким эмигрантам. Но я убежден, что он и дальше останется верным нам. Потомок такой старинной солдатской семьи никогда не выступит в плену против главы своего государства.

В дверь постучали. Вошли генерал-полковники Гейтц и Штрекер.

— Нужно оказать на них давление, — без обиняков потребовал Гейтц. — Особенно на Зейдлица, так как он уже в котле призывал пренебречь приказами Гитлера.

Паулюс согласился с предложением. Правда, он не испытывал недоверия к Зейдлицу, но не считал беседу излишней.

Для этого был использован удобный случай. 22 августа Зейдлицу исполнялось 55 лет. Я сделал для него резной барельеф с изображением одной из сторожевых башен Суздальского монастыря. Паулюс собирался вручить Зейдлицу этот подарок от имени всех генералов, в том числе румынских и итальянских. Теперь по предложению Гейтца и Штрекера он решил передать Зейдлицу эту вещицу еще до его отъезда и сказать несколько предостерегающих слов.

Зейдлиц обрадовался подарку. Он сказал, что барельеф получился очень хорошо, и заверил Паулюса в том, что остающиеся могут на него положиться.

— Пусть эта башня, — закончил он, — будет для меня башней верности.

Генералы фон Зейдлиц, Латтман и д-р Корфес уехали. Среди нас начались догадки, куда они могли попасть, что они делают. Дистанцировались ли они и дальше от Национального комитета «Свободная Германия»? Такие же вопросы возникли, когда примерно через 14 дней лагерь покинул генерал-лейтенант Эдлер фон Даниэльс.

Тем временем к нам прибыли трое новых офицеров — полковники Бойе, Шильдкнехт и Петцольд. Они приехали из лагеря вблизи Москвы и были ожесточенными противниками Национального комитета. Они придерживались мнения: если бы было действительно необходимо свергнуть Гитлера, то это было бы задачей немецкого народа на родине и солдат на фронте.

— Если мы, военнопленные, выступим против Гитлера, то это будет изменой, — доказывали они.

Разумеется, это лило воду на мельницу генералов типа Гейтца, призывавших держаться до конца, которые тогда оказывали еще сильное влияние на мышление всей группы генералов. Они пытались дискредитировать цели Национального комитета, утверждая, что призывать к таким действиям из безопасного плена — это дешевая уловка. В то время Паулюс тоже выдвигал аналогичные возражения, которые он сформулировал следующим образом: «Не создастся ли впечатление, что эти шаги предпринимаются под давлением русских? Геббельсу будет нетрудно объявить деятельность Национального комитета „Свободная Германия“ коллаборационизмом или ударом кинжала в спину».