теряет деньги, потом отчасти их возвращает, но теперь уже остается верен своей среде.

Если вдуматься, понимаешь, что «Киппс» — этот самый бытовой из бытовых романов Уэллса — в чем-то очень близок его фантастике. Ведь от «Машины времени» к «Первым людям на Луне» на передний план все более выдвигалась одна тема: человек в непривычных обстоятельствах. На беду, прием, с помощью которого Уэллс создает для своего героя «непривычные обстоятельства», на сей раз не столько фантастичен, сколько банален. Получил состояние, потерял его, снова его приобрел — не был ли весь XVIII и XIX век заполнен подобными историями? И не исчерпал ли до конца их возможности Диккенс в «Крошке Доррит»? В XX веке на литературную арену выходит иной герой — из тех, кто собственными локтями пробивается к успеху. А Киппс, выражаясь столь близким Уэллсу языком биологии, только реагирует на внешние раздражители. Так и хочется сравнить его с подопытным кроликом. Другое дело, что опыт этот поставлен на редкость «чисто» и о кролике мы узнаем очень многое. Прежде всего — что существо он очень хорошее. И даже, что он на поверку оказывается вовсе не кроликом, а человеком. Правда — особой породы. Той, что с давних пор тоже служила лабораторным целям. В Киппсе очень много от «естественного человека», пришедшего от просветителей, а в творчество Уэллса впервые проникшего в образе ангела («Чудесное посещение»). И хотя, рассказывая нам о Киппсе, Уэллс словно боится выйти за пределы человеческой усредненности, ему это удается далеко не всегда. Уэллс недаром воевал с Гиссингом, хотевшим, чтобы будни и были буднями. Он воспринимал мир иначе, а значит и писателем был совершенно иным.

Нередко те или иные черты писателя особенно четко открываются через книги его последователей. Из писателей младшего, сравнительно с Уэллсом, поколения особенным его поклонником был Пристли, и некоторые его романы выдержаны в той же тональности, что и бытовые романы Уэллса. В них близко соседствует мир серых будней с праздничным миром приключений и счастливой случайности. Один из героев романа Пристли «Далеко отсюда» (1932) говорит: «Человек открыл, что мир не романтичен, но человеческая природа требует волшебства». И в романах Уэллса достаточно волшебства. В «Киппсе» — меньше, чем в некоторых других, но тоже немало. Нет, речь идет не о волшебном превращении забитого приказчика в обеспеченного человека и столь же волшебном возвращении утерянного им состояния. Какое это в конце концов волшебство? Скорее, это искусственные авторские ходы, нужные в экспериментальных целях. Мы пока еще в лаборатории, а не в стране чудес. Но в «Киппсе» (даже в «Киппсе»!), пусть не столько, сколько было в «Колесах фортуны» и сколько еще будет в «Истории мистера Полли», немало истинного волшебства красоты, неожиданных встреч и диковинных происшествий. На этом преднамеренно сером полотне то и дело возникают яркие пятна подлинных человеческих чувств, неожиданных даже для самих героев поступков, самобытных характеров, вспыхивают мечты о прекрасном.

Слово «бытовые», прилепившееся к нефантастическим романам Уэллса, для них, пожалуй, слишком уж скромно. Даже если вспомнить, какой вклад в социальную психологию Уэллс внес своими портретами лавочников и приказчиков, об этих романах все равно будет сказано далеко не все. Это романы об изжитости буржуазной идеологии. И первый признак изжитости этой идеологии в том, что она стала попросту скучной. Незатейливость обстоятельств, в которых живут герои Уэллса, их ограниченность, смехотворность их представлений о жизни — прямое тому выражение. Конечно, они не какие-то идеологи. Многие из них, наверное, и слова такого не слыхали. Но каждый из них — словно бы капелька воды, в которой отражается мир. Не весь, разумеется. Лишь доступный их обозрению. И отражается он в таких крошечных масштабах, что многого не разглядеть. И все же перед нами реальный мир, каким он является тем, кто неспособен выйти за его пределы.

В «Киппсе» это показано яснее всего. Герою здесь дано подняться на миг над своей социальной средой и даже сделать несколько отчаянных попыток приобщиться к культуре, которые, впрочем, поселяют в нем лишь ощущение страха перед этой неизведанной, но явно грозящей опасностями сферой жизни.

Столкновение приказчика с культурой — особая тема Уэллса. И Киппс — из тех, кому даже самые первые шаги в этой области даются очень болезненно. Его пребывание в «хорошем обществе» — это период постоянных мучений. Здесь каждый что-то читал или, во всяком случае, о чем-то слышал, здесь правильно произносят слова и знают, как вести себя за столом, как одеваться, что когда говорить. Здесь все доброжелательны к нему, даже внимательны, а для него все происходящее — непрерывная чреда унижений. Ему уже не до литературы и искусства. Почти каждая его свободная минута отдана изучению «Правил хорошего тона», а все без толку. Пребывание в шикарном лондонском отеле, где он вошел в ресторан в новеньких дорогих и красивых, но почему-то вызвавших изумление окружающих шлепанцах, а напоследок дал на чай зазевавшемуся торговцу бриллиантами, окончательно его доконало. Что уж тут говорить о литературном вечере, где он просто не может понять, когда о чем идет речь…

Впрочем, Уэллс не желает оставить читателя в заблуждении относительно превосходства «хорошего общества» над миром, в котором прежде обретался Киппс. Это «все тот же, немного подправленный, подчищенный и расширенный, мир… заурядного английского обывателя». Здесь так же остро чувство социальных различий, боязнь «простонародного». Здесь так же беспрекословно почитают общественные установления. Здесь говорят о другом, другими словами, но уровень суждений почти тот же самый, и если сюда проникают какие-то новые идеи, то с большим опозданием и в форме моды. Местные интеллигенты, к примеру, создают для тянущихся к культуре представителей «низшего среднего класса» «класс резьбы по дереву». Что за странное чудачество? Да нет, это вовсе не чудачество, а идеи Морриса об облагораживающем влиянии ручного труда, воспринятые дремучими провинциалами с опозданием на двадцать лет. Киппс и Диккенса-то в жизни не читал, а его уже приобщают к столь далекому от него духовному миру средневекового ремесленника. Моррис видел в ручном труде «красоту, которую творит человек». Она, в свою очередь, становится «средством свободной связи между людьми». Но «класс по дереву», куда поступает Киппс, иначе как карикатурой на все это не назовешь. В душе Киппса от занятий резьбой по дереву только и остается любовь к красивой учительнице — мисс Уолшингем, которая, когда к нему приходят деньги, становится его невестой. Какое, казалось бы, выпало Киппсу счастье! Ведь о такой девушке ему раньше было и не мечтать! Но вот беда — он никак не может почувствовать себя с ней самим собой…

В конце концов Киппс бежит из «хорошего общества». И