Они въехали в город, встретивший их сиянием фонарей, отражавшихся в маслянистой воде у пристани. На набережной Флорри прозаично воскликнула:

— Ох уж эти креветки — до чего же после них пить хочется! Не пропустить ли нам в «Дельфине» по стаканчику пивка?

— Давайте, — сказал Эрни. — А я выпью минеральной воды.

— Таких, как ты, туда не пускают: надо еще прежде дорасти до восемнадцати лет.

— Но, тетушка Фло…

— Нет, — решительно отрезала Флорри. — Я совсем забыла про тебя. Придется и нам потерпеть до дому.

Они доехали до конца набережной, где помещалась конюшня; Эрни, несколько уязвленный в своем самолюбии, упросил Дженни побыть с ним, пока он распряжет пони, а Флорри и Стефен вдвоем направились к лавке. Они медленно шли по набережной, и Стефен, несмотря на владевшее им волнение, почувствовал, что его спутница исподтишка сверлит его взглядом.

— Славно мы провели денек, — заметила она, чтобы как-то начать разговор.

Он пробормотал что-то в знак согласия.

— Дженни у нас такая хорошая, — без всякой видимой связи продолжала Флорри. — И неглупая… но уж больно простая душа. Работает как лошадь… нелегко ведь ей приходится. А до чего добра! Очень я надеюсь, что она найдет себе хорошего, степенного парня… Не хотелось бы мне, чтоб она промахнулась. Ей нужен муж с приличным постоянным заработком, ну и, конечно, заботливый.

Наступила пауза. Затем Флорри заговорила опять — все тем же бесстрастным тоном, словно думала вслух:

— Вот, например, есть тут у нас один парень, Хоукинс, владеет на паях новешеньким траулером — не шутка. Мы, наверно, встретили бы его, если б зашли в «Дельфин». Компанейский малый. И острогу здорово мечет… Так вот: очень ему наша Дженни нравится.

Стефен молчал, не зная, что сказать. Несмотря на кажущуюся небрежность тона, чувствовалось, что Флорри говорит не зря. Совершенно ясно, на что она намекает, и возражать тут было нечего.

Они поднялись по каменной лестнице и вошли в дом. На кухне Флорри повернулась к Стефену и неестественно веселым тоном, лишний раз убедившим его в том, что все предыдущее говорилось неспроста, предложила:

— Не хотите ли сэндвич? Или, может, глоточек эля?

Нет, не мог он сейчас остаться здесь и встретить Дженни в этой деланно дружеской обстановке. Он выдавил из себя улыбку.

— Я немножко устал, поэтому мне лучше, пожалуй, лечь. Спокойной ночи, Флорри.

Он вошел к себе, закрыл дверь и долго в задумчивости стоял, терзаемый противоречивыми чувствами; затем почти машинально потянулся к альбому: непременно надо запечатлеть эту сценку на пляже, пока она не стерлась в его памяти. Проработав этак с час, он сделал несколько пастельных набросков, но ни один из них не удовлетворил его; отчаявшись, он махнул рукой и, отбросив альбом, принялся раздеваться.

Улегшись в постель, он выключил свет и вытянулся на холодных простынях. Сквозь широко раскрытое окно, освещенное невидимой луной, белел кусочек неба, на котором безмятежно и, казалось, совсем близко мерцал Сириус. А на душе у Стефена было отнюдь не безмятежно. Тело его после целого дня, проведенного на целительном морском ветру, горело, как в огне.

Вскоре в соседней комнате раздались шаги, и сквозь тонкую перегородку Стефен услышал, как тихо двигаются, переговариваясь шепотом, две женщины, прежде чем лечь спать. Стефен быстро накрыл голову подушкой. Однако если он мог преградить доступ звукам и не слышать, как раздевается Дженни — как потрескивает корсет, хлопает резинка, отстегнутая от чулка, как стучат каблуки, когда она переступает с ноги на ногу, снимая нижнюю юбку, — то от врезавшейся в память четкой, как рисунок на венецианском стекле, картины на фоне закатного неба, где странным образом перемешивались ветер, море и песок, было не так-то просто отделаться. Наконец мысли Стефена стали путаться, и, опьяненный свежим воздухом, он заснул.

Две недели пребывания Стефена в Маргете истекали в субботу — значит, через три дня придется уезжать. И Стефен надеялся, что, призвав на помощь всю свою волю и крепко взяв себя в руки, он сумеет прожить этот краткий период, не наделав глупостей. Он решил поработать: написать несколько морских пейзажей. В четверг он взял пачку матовой светло-кремовой бумаги, которую обнаружил во второсортной лавочке неподалеку от набережной, и направился в гавань. Он начал писать гуашью: набросал вытянувшиеся в ряд у причала рыбачьи шхуны, за ними два траулера в обрамлении сетей, раскинутых для сушки на изъеденных ветром деревянных жердях. Но писал он без души и, еще не закончив работы, уже знал, что творение его не менее безвкусно, чем картинки на календаре. Испортив целых два листа драгоценной бумаги, он понуро побрел в «Дельфин» и, усевшись в уголке, позавтракал хлебом с сыром и пинтой обыкновенного пива пополам с имбирным.

Не лучше шло дело и во второй половине дня: солнце точно играло в прятки с облаками, и Стефен не успевал схватить изменчивую игру света на воде; а когда он в четвертый раз принялся переделывать этюд, траулеры вдруг снялись с якоря и, пыхтя, направились к выходу из гавани — в композиции образовалась пустота, словно во рту с вырванными передними зубами. Стефен чертыхнулся и поднялся с места. Однако он не пошел в лавку, а, сунув бумагу под мышку и руки — в карманы, поднял плечи и отправился бродить по городу. Чтобы убить время, он разглядывал витрины лавок, где красовались товары судовых поставщиков, продавцов снастей и канатов, торговцев керосиновыми моторами.

Неужели он в самом деле влюблен? Эта мысль показалась Стефену настолько дикой, что он постарался тут же выбросить ее из головы: ведь ему уже тридцать лег, и хотя чувствует он себя неплохо, но это, вероятно, явление временное, поскольку легкие то и дело дают о себе знать; родные окончательно отвернулись от него, в кармане — пусто, и он навеки связан с этой разорительной любовницей — живописью. Ну, а Дженни?.. Она ведь тоже не девчонка, хотя и выглядит очень молодо, — это женщина из рабочей среды, далеко не юная, низкорослая, краснощекая, совсем необразованная, знающая о живописи не больше какою-нибудь дикаря и к тому же отличающаяся ужасным вкусом по части шляп. И потом, разве Флорри не дала ему понять настойчиво, но тактично, чтобы он не заглядывался на Дженни? Значит, во имя благоразумия надо выбросить из головы все мысли о ней. Но логика не помогала, он не мог ничего поделать с собой.

В порыве отчаяния Стефен ускорил шаг и пошел вдоль моря. Когда он проходил мимо «Гранд-отеля», находившегося в самом центре бульвара, из вертящихся дверей вышел человек с квадратным черным чемоданчиком, в котелке и поношенном пальто с бархатным воротником и направился в сторону Стефена. Что-то в его фигуре, в характерном покачивании плеч показалось Стефену знакомым. И в самом деле, подойдя ближе, оба тотчас узнали друг друга.

— Черт возьми, да ведь это же Десмонд! Вот неожиданность! Рад тебя видеть, старина.

Это был Гарри Честер. Схватив руку Стефена, он крепко потряс ее, бурно выражая свою радость и без конца удивляясь тому, как тесен мир и как удачно свел их случай.