Он провожал ее экипаж взглядом, пока тот не исчез из вида, затем вернулся в дом и снова почувствовал одиночество, тревожившее его каждый день. Одна неделя следовала за другой, время легло тяжелым грузом на его плечи и становилось невыносимым, когда его посещали приятные воспоминания о прошлом.

После приезда в Кенсингтон он обнаружил, что избранное им одиночество переживается совсем иначе, если под рукой находится работа, нежели когда приходится праздно коротать время. Подобное одиночество обрело свое особое звучание, похожее на глухое эхо, будто на свете больше ничего не существовало.

После встречи с Изабеллой минули почти три недели, когда к нему явилась еще одна гостья. Читая у камина, он услышал, как старый Роберт скрипучим голосом с кем-то разговаривает у порога дома. Через несколько минут в дверь гостиной постучали. Роберт еще ни разу так не стучал. Томас опустил книгу, ожидая, что явился курьер, присланный Томом с улицы Св. Мартина.

— Войдите, — сказал он.

Дверь отворилась и вошла хорошо сложенная, стройная женщина лет тридцати. Волосы медного цвета пламенели на фоне высокой черной шляпы. На ней была опрятная одежда отменного качества, но без претензий на современную моду.

— Добрый день, мистер Чиппендейл, — сказала она звонким голосом. — Меня прислала миссис Оуэн Марвелл. Я буду вашей домоправительницей. Сэр, вы помните меня? Я — Элизабет Дейвис.

От удивления он встал и отложил книгу в сторону.

— Да, я помню, хотя вы давно покинули мой дом на улице Св. Мартина. Когда-то я видел, как вы держались за юбки своей матери. Не могу даже сказать, как я рад видеть вас в этом доме! У нас обоих есть такой предупредительный друг, как миссис Марвелл.

— Значит, мне можно остаться?

— Непременно.

— Хорошо. Я привезла все свои вещи.

Старику Роберту не удалось бы самостоятельно внести две коробки Элизабет, Томас помог внести сперва одну, затем другую. Видно, Элизабет удивилась и обрадовалась, когда ей предложили поселиться на первом этаже, но Томас посчитал, что домоправительнице полагается иметь просторное жилище. Он попросил старика Роберта растопить для нее камин сухими щепками во всех остальных комнатах, чтобы изгнать из дома промозглую сырость. Вне всякого сомнения, в этом доме впервые воцарился уют.

Во время обеда он обнаружил, что она раздобыла безупречно чистый дамаск и покрыла стол; первым блюдом был йоркширский пудинг, хрустящий и золотистый, он поднялся высоко и утопал в жире, в него добавили густые соки от мяса. Лучшего пудинга он не ел с тех пор, как мать в детстве угощала его этим блюдом. Он не мог понять, как Элизабет, уроженка Лондона, научилась готовить такой пудинг в лучших традициях Йоркшира. Он спросил ее об этом.

— Я однажды работала у повара из Йорка. Он научил меня этому искусству.

Он поздравил ее и обнаружил, что она не утратила привычку краснеть. В тот вечер Томас написал письмо Изабелле. Он благодарил ее за заботу о нем. Томас сообщал, что Элизабет целиком взяла все в свои руки, поручала Роберту легкие задания, посильные мужчине его возраста, а пока он пишет это письмо, она моет и оттирает стены, полы и уже заявила, что собирается навести в доме чистоту и блеск. Томас не написал, как приятно такому человеку, как он, сохранившему страстность, находиться рядом с женщиной с красивой фигурой и следить за ее грациозными движениями. Дом ему больше не казался пустым. За несколько часов Элизабет своим присутствием превратила его в уютный очаг.

Томас без тайных мыслей выделил ей спальню напротив своей, но по мере того, как проходили дни, он, отправляясь спать, задумчиво смотрел в сторону ее комнаты. Ему не давала покоя соблазнительная близость Элизабет. Однажды вечером он подошел к спальне. Дверь не была заперта. Она была в ночной рубашке и расчесывала длинные волосы перед зеркалом. Он затаил дыхание, видя, как эти роскошные рыжевато-золотистые волосы ниспадают ей на плечи. Она медленно повернула голову в его сторону и посмотрела на него через плечо. Черепаховая расческа застыла у нее в руке. Она заговорила хриплым шепотом, ее щеки покрыл чудесный румянец, а ее серые глаза затуманились от любви.

— Я жду вас, мистер Чиппендейл. Я жду вас всю свою жизнь.

Она сказала правду. Элизабет осталась девственницей, и когда Томас овладел ее белым красивым телом, он познал, что значит возродиться, вернуть радость жизни.

После той ночи Элизабет приходила к нему, его огромная постель была просто создана для любви. Счастье Элизабет не знало границ. Ей даже не снилось, что может случиться подобное чудо. Всю жизнь она останется благодарной миссис Марвелл, взявшей на себя труд разыскать ее на бирже труда, куда она ходила после того, как другая дочь покойной миссис Вудли выставила ее из дома. Для нее не было большей радости, чем сознавать, что она принесла счастье своему любимому мужчине. Ради него она была готова пойти на любые жертвы.

Они любили друг друга уже пять месяцев. Однажды вечером она лежала в постели, закрыв глаза, а Томас целовал и нежно ласкал ее тело так, что она была готова умереть от счастья. Руки Томаса коснулись ее живота, который обрел нежную выпуклость. Ее ресницы дрогнули, она посмотрела на Томаса и встретила его проницательный взгляд.

— Элизабет, у тебя будет ребенок.

Она прикусила задрожавшую нижнюю губу, опасаясь, как бы он не рассердился. Она хотела скрыть от него это обстоятельство как можно дольше. Ни одному мужчине не нужен незаконнорожденный ребенок, а мужчине его возраста, ушедшему на покой, и подавно, ведь у него уже были взрослые дети, нашедшие себе место в жизни.

— Не сердись на меня, умоляю тебя, — попросила она с дрожью в голосе. — Я буду держать этого ребенка подальше от тебя и не позволю, чтобы он стал для тебя обузой. Признаюсь, я давно хотела ребенка от тебя, поэтому я одна возьму на себя ответственность за него. Если ты хочешь выгнать меня, я уйду сама.

— Выгнать тебя? — удивленно воскликнул он, приподняв брови. — Я женюсь на тебе!

Она уставилась на него, еще не веря, не обманул ли ее слух. А когда он обнял ее и прижал к себе, она обняла его за шею и то смеялась, то плакала от счастья. Прижимая ее к себе, Томас знал, что так сильно еще никогда не любил ни одну женщину.

Она поженились пятого августа 1777 года в приходской церкви Фулхэма. Элизабет ужасно стеснялась своей неграмотности и поставила в регистрационном журнале крестик рядом с красивой подписью Томаса. Когда она положила перо, он взял руку Элизабет и поцеловал ее, рассеяв ее смущение полным любви взглядом. Со стороны Элизабет никто не пришел, поскольку у нее не было родственников, зато пришли дети Томаса. Они все остались довольны выбором отца. Лишь Том был озадачен этим событием, но лишь потому, что знал — у отца был еще один повод уйти на покой. У него началась ранняя стадия чахотки. Томас хотел скрыть это от всех, и в первую очередь от самых близких и дорогих ему людей. Он не хотел подвергать их страданиям, через которые они уже однажды прошли. Поскольку Том был старшим в семье, то отец рассказал ему все.