трехметровой вышки. Прыгал четыре дубля. И Мишка совсем не виноват, что в фильм попал пятый дубль, когда прыгал сам актер.

— Хорошо, — кивнул Сосновский. И предположил: — Вы желаете участвовать в художественной самодеятельности?

— Желаю, — выдохнул Мишка.

Он сам удивлялся, почему желание участвовать в солдатской самодеятельности так долго дремало в нем. Пробудил желание старшина Ерофеенко. Не так давно вечером он вошел в расположение второго взвода и радостно, словно весть о внезапной демобилизации, объявил, что сейчас пять человек отправятся на кухню чистить картошку, потому что машина, именующаяся картофелечисткой, сломалась по неизвестной причине. Ерофеенко назвал фамилии, среди которых была фамилия Славки Игнатова. Славка шустро вскочил и сказал:

— Разрешите доложить, товарищ прапорщик. Мне нужно в клуб на репетицию художественной самодеятельности.

— Опять двадцать пять, — смурно пробурчал Ерофеенко, но вдруг оживился. — Тогда вместо вас на кухню — рядовой Истру.

Сурен даже подпрыгнул от восторга. Наблюдательный Ерофеенко удовлетворенно кивнул и тут же принял соломоново решение:

— Рядового Асирьяна назначаю вам в помощники.

Сидя над ведром с картофельными очистками, Истру почувствовал неодолимую тягу к искусству. Мысли его были далеко, взгляд, как у странника, блуждал между пропахшими солдатскими щами стенами кухни и яркими огнями, ведущими в лес, к дороге, за которой был клуб. Как после признавался Сурен, ему показалось, что с минуты на минуту Мишка Истру разразится монологом Гамлета.

— Ваше амплуа? — не без страха спросил Сосновский, опасаясь ответа — художественное слово, потому что для посредственного чтения стихотворений он мог бы набрать целый взвод, роту, а при небольшом усилии и батальон.

— Конферанс, сатира, юмор, — почему-то в нос, с французским акцентом произнес Истру. Снисходительно добавил: — Мелодекламация.

— На чем играете?

— Играет мой друг — рядовой Слава Игнатов.

— Да-а… — несколько разочарованно протянул Сосновский. — Надо послушать.

— Сами понимаете, — доверительно, как профессионал профессионалу, пояснил Истру. — Конферанс следует готовить; если бы на неделю меня освободили от занятий, я бы непременно успел к празднику.

— Да-а, — снова неопределенно протянул Сосновский. — Может, пока почитаете сатиру?

Мишка степенно кивнул, объявил неторопливо:

— Видите ли, я не только читаю сатиру, но и сам ее сочиняю… Прежде чем идти сюда, к вам, я, можно сказать, провел бессонную ночь… Сложилось кое-что… С учетом армейской специфики. Но вещь еще нуждается в доработке…

— Я понимаю, я понимаю, — нетерпеливо прервал его Сосновский, которому время было идти обедать: Ольга очень не любила, когда муж опаздывал.

Истру несколько сместил события. Ночью он спал как убитый, ибо еще на кухне вспомнил одну историю, слышанную им однажды на студийном «капустнике». Правда была лишь в том, что он действительно несколько приспособил ее для армейской аудитории.

Сняв шапку, Истру решительно поднялся на сцену. По мере возможности изобразил старика — согнул свои широкие плечи, наморщил лоб — и вдохновенно начал:

— «Колхоз в селе Кузькине я возглавляю уже десять лет. Первые годы особенно трудно было. Хлопот по хозяйству, забот, как говорится, под самую завязку. На третью осень голова чистой стала, что бильярдный шар… Потом крепнуть начали, на ноги подниматься… И вот прошлой осенью приходит ко мне директор клуба Кузьма Игнатьевич и говорит:

— Скучно живем, Илья Петрович. Заели танцы: среда, суббота, воскресенье. Не поспешаем за духом времени. Как ленивые кони бредем. А надо бы по культурной линии рысцой, рысцой…

— Хорошо, — говорю, — начальник культуры. Что предлагаешь?

— Самодеятельную киностудию организовать…

Киностудию так киностудию. Не то чтобы я загорелся этой идеей. Но почему не организовать? Современно, модно… Материальные возможности имеются. Отпустили для этой цели деньги. Дело завертелось…»

Далее Мишка, нещадно эксплуатируя свои сатирические способности, поведал забавную историю про самодеятельную киностудию «Кузькин-фильм», за которой угадывался, конечно же, не только «Кузькин-фильм».

— Ничего, — сказал Сосновский. — Даже неплохо. Только для эстрады немного длинновато… И потом, начальник клуба глуповатый.

— Не начальник, а заведующий, — поправил Истру.

— Да, да, заведующий.

— Я над этим образом поработаю.

— Вот, вот!

Сосновский повернулся и чуть ли не бегом направился к двери, где светилась красная надпись: «Запасный выход».

— А как насчет освобождения, товарищ капитан? — крикнул Истру.

— Служи пока, служи… Потом чего-нибудь придумаем.

Мишка почесал затылок. И надел шапку…

Дверь штабной машины отворилась. Первым вышел подполковник Хазов, за ним начальник штаба Пшеничный. Четырех других офицеров Истру не знал. Пшеничный кинул взгляд в сторону Истру, словно хотел убедиться, что часовой на месте. Не сказал ничего. Пошел к дороге, опустив голову. Возможно, боялся поскользнуться. Хазов замешкался, похоже, хотел вернуться, но передумал. Остальные закурили. Мишка Истру позавидовал им.

Полковник Матвеев вышел минут десять спустя. Посмотрел в сторону восхода. Сказал:

— Холодно.

— Так точно, товарищ полковник, — ответил Истру.

— Синоптики уверяют, что будет еще холоднее.

— Плохо.

— Сами вы откуда?

— Из Кишинева.

— Там другой климат… — Полковник Матвеев словно раздумывал, куда ему идти.

— У нас есть такая притча, — сказал Истру. — Когда бог делил землю, молдаванин к дележу опоздал. Потом прибежал, просит бога, дескать, дай мне клочок земли. Бог говорит: «Нет у меня земли». Но молдаванин оказался настойчивым. Просил и просил. Тогда бог сжалился и сказал: «Земли нет, возьми себе кусочек рая».

— Не приходилось там бывать, — пожалел Матвеев.

В это время послышалось урчание мотора, а на дороге появился командирский «газик». Коробейник вышел из машины. Пнул носком сапога переднее колесо. Он был чем-то недоволен.

Матвеев натянул перчатки. Подошел к машине, что-то сказал Коробейнику. Мишка Истру не расслышал. Мишка думал, что все-таки неплохо быть командиром полка. Это, конечно, должность. Здесь тебе и почет и уважение. И все встают при твоем появлении.

Мишка подумал, а не податься ли ему в военное училище… Снег задиристо и бодро поскрипывал под его валенками. Утро светлело и будто бы обещало погожий день. Мишка помечтал о теплой лесной избушке, сухом вине, жареной баранине. И чтоб гитара была, и девочки… Вздохнул. И твердо решил: командирская должность не для него.

2

Прапорщик Ерофеенко убедился: ночлег прошел благополучно. Обмороженных не было. Правда, рядовой Асирьян из второго взвода прожег шинель. Новую шинель. Обидно. Но здесь уже ничего не поделаешь. В мастерской починят.

— Товарищ прапорщик, — говорил Асирьян, — я не виноват. Совсем не виноват. Ветки клали, уголек полетел. Пожар всегда считался стихийным бедствием.

— Пожары и по глупости бывают, — мрачно возразил Ерофеенко. — А стихийными бедствиями считаются наводнения, землетрясения…

— Утопления, — подсказал Асирьян.

— Утопления, — повторил Ерофеенко. Потом вдруг задумался. И подозрительно спросил: — Какие утопления?

— Ну если кто утоп. — Асирьян серьезно и преданно смотрел прапорщику в глаза.

Ерофеенко потер пальцами обросший подбородок, сказал не очень уверенно:

— Утопленники тоже разные бывают.

Асирьян вспомнил:

— Вот у нас на Севане один сапожник утонул. Трижды.

— Не говорите глупостей, Асирьян.

— Нет,