Темные ресницы опустились на побледневшие щеки, и Меган услышала прерывистый вздох. Если бы Ленора по-прежнему жила в Белль Шене с Эштоном, ничто не могло бы обрадовать ее больше, чем это, но сейчас перед ней во всей своей чудовищной очевидностью встала единственная проблема — что же делать? Беременность ухудшит ее и без того тяжелое положение. Может быть, следовало сразу сознаться, что она была близка с Эштоном. Тогда, во всяком случае, это не было бы неожиданностью. И Эштон, и Малькольм были бы готовы к этому. Она могла только гадать, как скоро ее состояние перестанет быть тайной. Если попробовать потянуть время, может быть, ей и удастся найти какой-нибудь выход из этого ужасного положения. По крайней мере, стоит попробовать.

— Меган, можно попросить тебя об одной услуге?

— Да, мэм?

— Пожалуйста, пусть это еще на какое-то время останется между нами. Боюсь, мистеру Синклеру это не слишком понравится.

— Понимаю, мэм, — мягко отозвалась служанка. — Можете на меня положиться.

Подняв глаза, Ленора увидела, что женщина сочувственно улыбается.

— Ты все поняла, Меган?

Та кивнула.

— Это ребенок мистера Уингейта? Вы носите его дитя.

Ленора спрятала свою тревогу, надеясь, что мужчины не будут так проницательны, как Меган. Дикий страх перед тем, что может сделать Малькольм, когда узнает, накатил на нее, вызвав новую волну дурноты. Она успела только протянуть дрожащие руки к Меган. Та сразу поняла, в чем дело, и кинулась за тазиком. Прошло немало времени, прежде чем Ленора смогла поднять глаза. Служанка сочувственно смотрела на нее.

— Господи, что же делать? Ведь Малькольм хочет, чтобы я поехала с ним, а это меня доконает, — слабо прошептала она.

— Не волнуйтесь об этом, мэм, — ободрила ее Меган, унося таз. — Я передам мистеру Синклеру, что вы нездоровы. Ну, а уж коли он будет настаивать, будьте спокойны — я найду способ его убедить.

Ленора недоверчиво покачала головой.

— Но ты же не хочешь …

— Вам нужно отдохнуть, мадам, — настойчиво повторила Меган. — И у вас нет другой возможности избавиться от него, — Похоже, все ее симпатии с самого начала были на стороне хозяйки.

Лето было в разгаре. Дни становились все длиннее, ночи — короче. Сумерки сгущались и вечерние тени уже ложились на землю, когда Эштон откинул полог и вышел из шатра. Закинув руки за голову, он задумчиво уставился на быстро темнеющее небо, на котором уже загорались первые звезды. Едва заметный силуэт «Серого орла» смутно вырисовывался на фоне багрового заката. Яркий огонек вахтенного свидетельствовал о том, что все его приказы строго выполняются и ни одному непрошеному гостю не удастся незаметно проникнуть на корабль.

Откуда-то издалека, со стороны болот у него за спиной, разорвав царившую тишину, раздался пронзительный крик цапли и Эштон резко обернулся и взглянул на дом. Он искал взглядом окна, где светился бы огонек, втайне надеясь увидеть тень единственной женщины, которую он любил. Но везде было темно, и ничто не могло заполнить щемящую пустоту в его сердце. Закурив тонкую черуту, он медленно направился туда, где после прилива еще осталась полоска влажного песка. Песчаный берег пересекал приливный ручеек — словно темный барьер, разделяющий их двоих. Черута потухла. Эштон замер, не в силах оторвать взгляда от темной громады дома.

Ленора? Или Лирин? Или же все-таки Ленора? Стоявшее у него перед глазами милое лицо было все тем же, имена преследовали его, как наваждение.

Стиснув зубы, Эштон яростно выплюнул сигару в волны. С каким бы удовольствием он сейчас сорвал на чем-нибудь … или на ком-нибудь свой гнев! Но вокруг не было ни души, только спокойная гладь океана, да шуршащий под ногами песок, на котором оставались его следы. Но настанет утро, начнется прилив и смоет все следы, а песок станет таким же гладким, как и был.

Краем глаза он заметил, как что-то шевельнулось в темноте. Эштон бросился вперед и увидел впереди смутную фигуру в белом. Словно призрак, она бесшумно проплыла мимо него к узенькой полоске песка у самого берега, потом остановилась и стала смотреть вдаль, где на якоре стоял корабль, казалось, не замечая набегающих на берег волн. Эштон едва мог дышать. В груди его шевельнулась слабая надежда. Неужели это …

— Лирин? — шепот был едва слышен. Ночной ветерок подхватил и унес его. Но ему показалось, что он почти кричит. Он узнал эту хрупкую, стройную фигуру. Это была она!

Эштон одним прыжком оказался на другой стороне ручья, мигом позабыв об одиночестве, будто его и не было. Он бежал к ней. Заметив, как она испуганно шарахнулась в сторону, увидев его, он удивился, но внезапно понял, что на ней ничего нет, кроме полупрозрачной ночной рубашки. Подол ее уже намок и тяжело обвис, насквозь пропитавшись соленой водой, а ту ее часть, что еще не промокла, насквозь продувал ветер. Волосы ее были распущены и струились по плечам. Залитая мягким серебристым светом луны, Ленора казалась королевой из волшебной сказки.

— Лирин, — Ее имя тихо слетело с его губ. Он произнес его, как молитву, как заклинание, как мольбу человека, влюбленного в мечту. Это был голос человека, сгорающего в муках неразделенной страсти.

— Ленора, — в отчаянии прошептала она в ответ.

Хотя в темноте Эштон с трудом различал ее лицо и даже не видел, как шевельнулись ее губы, он ясно слышал в ее голосе печаль и она, словно ножом, полоснула его по сердцу.

— Как бы тебя не звали, ты по-прежнему моя любимая.

Она подняла руку, чтобы откинуть спутанные пряди с лица, и подняла на него глаза, в которых тоже горело желание. Лунный свет падал на него, и там, где расстегнутый ворот рубашки обнажал его тело, она могла видеть, как часто поднимается и опускается мускулистая, широкая грудь. В памяти всплыло время, когда она так уютно сворачивалась калачиком, приникнув к этой груди, наслаждаясь теплом и покоем, чувствуя, как его дыхание шевелит волосы у нее на виске. Какая же это мука — любовь, подумала она. Придет ли время, когда в ее душе воцарится покой?

— Я и не думала, что могу встретить тебя здесь, — пробормотала она. — Отец сказал, что ты вернулся на корабль. Он даже пригласил охранников выпить.

— Один из матросов привез мне ужин, — тихо ответил Эштон. — Скорее всего, твой отец видел его, когда он возвращался.

— Вот оно что, — Голос ее был слабым, едва слышным.

— В доме все в порядке? — тревожно спросил Эштон.

Она глубоко вздохнула, пытаясь овладеть с собой, не дать ему заметить, как она изголодалась по нему, как при одном его виде ее охватывает желание, от которого она проводит ночи без сна.

— Мне не спалось, вот я и решила прогуляться, — Она замолчала, вспомнив о том, что заставило ее в этот час покинуть свою спальню, и дрожащим голосом добавила: — Мне приснилось, что Малькольм повез меня посмотреть на твою могилу. Я даже видела могильную плиту, на которой было высечено твое имя. Было ветрено, и дождь лил, как из ведра. Это было, как будто наяву, и я проснулась в ужасе.