— Если ты меня еще хоть раз уколешь, парень…

— Простите, господин! Но вы не сидите без движения!

— Чертов горшок — я совсем не двигаюсь! Это ты неловкий!

Его страстное, до дрожи по всему телу, желание наконец-то освободиться от ненавистного кольца-ошейника, казалось, физически ощущалось в комнате, оно передалось мне, и во мне тоже все задрожало.

— О! Проклятье! Какой же ты все же остолоп, бестолочь несчастная! — Эрик злобно отпихнул от себя Германа, проводя рукой по раненой шее. — Ты специально это делаешь!

— Одна сторона распилена, вторую буду пилить осторожнее…

— Оставь меня! — озлобленно прорычал Эрик. — Исчезни! Остальное я доделаю сам. Убирайся с глаз моих.

Герман, придя в себя, не скрывал обиды, подобрал свой напильник. Потом взглянул на Эрика, вцепившегося пальцами в ошейник и напрягшегося всем телом.

— Вы… вы чертов хвастун, понятно вам? — внезапно произнес он и, словно кошка, зажмурил глаза. — Я не терплю вас. И рад, что вы наконец покинете нас.

В течение секунды они таращились друг на друга. Я прикусила губы. О великий Боже; как он отважился сказать такое? Эрик выглядел так, будто только что свалил ударом на землю тощего слугу этого сына крепостного, который уклонялся даже от его взгляда. И тут лицо Эрика преобразилось, и на нем появилась широкая ухмылка.

— Хвастун, говоришь? Ну-ну. Быть может, ты даже и прав, деревенский олух. А сейчас я тебе кое-что покажу.

С этими словами он поднялся, медленно и сосредоточенно, во весь рост. Жар жаровни и приглушенный свет масляной лампы оставляли на его оголенной спине красноватые блики. Рубцы, которые остались после святотатства отца и которые, как борозды, можно было прощупать пальцами, были лишь темными тенями на белой коже. Мною овладел трепет от восторга. Какой воин… Он стоял, широко расставив ноги, сжав кулаками концы распиленного кольца. «Ему ни за что не удастся разжать их», — испуганно подумала я, прикусив большой палец. Эрик сделал глубокий вздох, напрягая одну за другой все мышцы. Как зачарованная наблюдала я в полумраке их тонкую игру. Он стоял, словно статуя, как памятник античной красоты, окруженный дыханием вечности, силы, воплощенной в камне; а потом стал растягивать в разные стороны железные концы — плечи его набухли, казалось, что он стал выше ростом, казалось, он вот-вот заполнит эту пещеру своей безудержной силой и скрежетом зубов. Я вспомнила о своем сне, том сне, который так напугал меня в первую ночь, — не о человеке, который затмил солнце. «Раб разрывает оковы своих мучителей, — пронеслось в моей голове. — Он разорвет их, а потом придет время мести!» Эрик дрожал от напряжения, он опустился на колени, продолжая растягивать кольцо. Оно начало разжиматься все больше, больше… Вскрикнув, он наконец разжал его настолько, что смог снять с шеи. Я смотрела на металл с острыми краями, темный и отвратительный, как железная пасть, и мне вспомнился тот эпизод в кузнице, когда горячее железо обжигало его шею, когда кузнец с силой прижимал кольцо и с силой вгонял штыри в отверстие. Те удары еще долго звучали во мне.

Эрик, казалось, преодолел в себе воспоминания о том дне. С пунцовым от стыда лицом я уставилась на кольцо, будто не в состоянии понять, что он держит в руке.

— Никогда, — внезапно прошипел он сквозь зубы, — никогда я не забуду этого, до самых последних своих мгновений, и боги будут свидетелями тому! Никогда!

Как от назойливого насекомого, освободился он от куска железа и забросил его в темноту, не заметив меня. Тассиа прошмыгнул мимо меня, Герман следовал за ним с медицинским саквояжем.

— Будет лучше, если вы сейчас не пойдете к нему, — шепнул мне Герман.

Казалось, что в пещере никого не было. Жаровня и масляная лампа представлялись мне вещами нереальными, такими, как и все, что я только что наблюдала. Словно влекомая невидимой силой, я наступила на кольцо, руки мои схватили почти с жадностью ржавый металл, доставивший тому, кто носил его, столько мук. Неожиданный шум страшно напугал меня. Я взяла масляную лампу и пошла в глубь пещеры. Эрик лежал на полу, у стены скалы, закрыв голову руками, и плакал. Никогда до этой минуты я не видела его плачущим. Громкие рыдания вперемежку с нечленораздельным бормотанием и злыми вскриками, а потом — удары по скале и разбитые в кровь кулаки. В растерянности я склонилась над ним. На белой повязке появилось темное быстро увеличивавшееся пятно. Судя по всему, вновь разошелся шов на его только что перебинтованной ране. Лампа немилосердно освещала его шею, рубцы и кровоточащие шрамы, оставшиеся после кольца. Клеймо раба на всю жизнь!

Ощутив боль, он перевернулся и, уткнувшись носом в грязь, задыхаясь, бормотал на языке своих палачей: «Боги, помогите мне не забыть… Помогите мне!»

Я закрыла лицо руками и побежала прочь.

* * *

В середине недели меня известили, что мне необходимо прийти в темницу: наконец-то приготовлено новое лекарство. Майя пробурчала что-то про «еврейские порошочки» и «колдовство», протягивая мне шаль. На этот раз я спускалась по скользкой лестнице со страхом и тоскливыми, печальными мыслями. Кольцо я спрятала в женской половине замка, в моей светлице, за выдвижным камнем в стене, а по ночам, после возвращения, вынимала его и, крепко держа в руках, проливала горькие слезы. Ненависть, звучавшая в голосе Эрика, напугала меня. Любил ли он меня? А может, я все это себе нафантазировала?

Широко шагая, спеша, Эрик подошел и схватил меня за плечи.

— Ты убежала от меня! Никогда так не делай, любимая, никогда больше…

И, взглянув на меня, внутренне напрягся. Страх и горечь стеною разделяли нас, но он устранил их одним-единственным движением, заключив меня в свои объятия.

— Мне так не хватало тебя. — Я тихо стояла, пытаясь задержать эти мгновения…

— Пойдем, я покажу тебе, что я сделал. — Быстрее, чем мне хотелось, он отпустил меня и потащил за собой в заднюю часть пещеры, где на выступе скалы мерцала свеча. — Взгляни-ка туда, на стену.

На стене видны были черные линии, которые стали четче, когда Эрик подошел ближе и посветил на них. Линии извивались и, соединяясь при более пристальном рассматривании, превращались в животное, громадного дракона с открытой пастью и заостренными клыками типичное мифическое животное Севера, изображенное на его руках и при освещении наполнявшееся жизнью. Я в страхе отшатнулась.

Он схватил меня за руку и притянул ближе к себе.

— Эх, графиня, я написал тебе письмо, а ты убегаешь!

— Письмо?

Ничего не понимая, я уставилась на животное.

— Письмо, о котором должна знать только ты, так как сейчас я зачитаю его вслух. Слушай внимательно.

Он медленно провел пальцем вдоль изгибов тела дракона, и я узнала те литерные знаки, о которых он рассказал мне в лесу. Руны, литерные знаки Севера, подаренные одноглазым богом, девять дней провисевшим на ясене, чтобы обрести жизнь вечную. Óдин. И Иггдрасиль. Я вспомнила истории и ночь, в которую он мне их рассказывал.