– Да. Пока это только просьба. Слуцкий заранее прощупывает все его связи, готовится к охоте.

– Но я никого не помню, мне даже врать не придется, больше четверти века прошло.

– Для них это не ответ. Нужны два-три имени.

– Если я назову кого-то, эти люди могут пострадать?

– Нет, их не тронут. Вы назовете людей заметных, высокопоставленных нацистов, то есть именно тех, к кому Бруно ни за что не обратился бы за помощью.

– Ладно, попробую, – доктор неуверенно кивнул. – Роберт Бюргер-Вилинген, он был с нами в Тюбингене, прославился, когда изобрел прибор для измерения черепов, занимает высокий пост в Министерстве здравоохранения. Гюнтер Лемптке, специалист по расовой гигиене. Если я правильно понял, ты надеешься сбить их со следа?

– На это надеяться глупо, у них такие ищейки, которых не собьешь. Я просто хочу, чтобы вас оставили в покое.

– А его они в покое не оставят, верно?

Илья молча кивнул.

– Знаешь, я был на него сильно обижен, – задумчиво произнес доктор, – нет, вовсе не за то, что он использовал меня. Шпионить против Гитлера – дело полезное и благородное, я рад, что мог помочь. Обидно было, когда мне подсунули в Крыму чекистку, похожую на мою Эльзу как родная сестра. Никто, кроме Бруно, не мог знать, как выглядела моя Эльза.

– До сих пор обижены?

– Ну что ты, давно простил, сейчас почему-то вспомнил. Наверное, для ИНО уход Бруно серьезная потеря?

– Им бы собственные головы не потерять, с ума сходят от страха. Впрочем, я тоже. С каждым разом все труднее составлять полноценные сводки. Конечно, в моем распоряжении перехваты дипломатической переписки, бюллетени ТАСС, доклады торгпредов и военных атташе, газеты, но этого мало. Нужны шпионы. Без них ему неинтересно.

– Тогда зачем он их уничтожает?

– Чтобы было еще интереснее.

– Подумай, чем я могу тебе помочь?

Илья тихо, нервно засмеялся:

– В том-то и фокус, что никто никому ничем помочь не может при всем желании. Ну, вспомните еще пару-тройку анекдотов из личной жизни фюрера, я приправлю ими очередную сводочку, он хмыкнет в усы. Информация нужна, а ее все меньше. Ее почти нет, и с уходом Бруно иссякнет последний источник. Вы спрашиваете – чем помочь мне. А я ломаю голову, чем помочь моему последнему источнику. В Берлине остался человек… Впрочем… Знаете, я был уверен, что давно освободился от иллюзий, а вот оказывается, не совсем. Упорно продолжаю верить, что реальная информация о потенциальном противнике может как-то повлиять на него. Да, он сумасшедший, маньяк, убийца, но ведь нельзя быть таким тупым! Кормить Гитлера стратегическим сырьем, заигрывать с ним, как дешевая старая потаскуха, и гробить собственную страну…

– Тихо, тихо… – доктор испуганно огляделся.

Они медленно шли по Никитскому бульвару. Илья говорил слишком громко, какая-то гражданка в каракуле замедлила шаг, оглянулась. Взяв Илью под руку, Карл Рихардович потянул его вперед, почти бегом они обогнали гражданку, вышли к Арбатской площади.

– Простите, сорвался, очень устал, – пробормотал Илья. – Удивительное дело, столько людей гибнет, а мне все не дает покоя судьба одного очень далекого, совершенно незнакомого человека. Не знаю имени, возраста, профессии, никогда в глаза не видел, а волнуюсь, как за кого-то близкого. Последняя ниточка из агентурной сети Бруно, последняя связь с реальностью. Какое-то суеверное чувство, предчувствие… Оборвется ниточка, и привет.

– Что значит «привет»?

– Да так, ничего… Отправляют на связь черт знает кого, безграмотных мальчишек. Запросто могут провалиться, провалить ее… Зря я затеял этот разговор, у вас своих проблем хватает.

– Ты сказал «ее»? Это твоя последняя ниточка – женщина?

– Мг-м. Я недавно случайно узнал, честно говоря, удивился, был уверен, что мужчина. Работает на нас с мая тридцать четвертого, ей цены нет… Если она попадет в гестапо…

– Погоди, погоди, – доктор остановился посреди улицы, хмуро уставился себе под ноги, пнул носком ботинка ком снега. – Ты сказал, она из агентурной сети Бруно? То есть он ее завербовал, верно?

Илья кивнул, сунул в рот папиросу, принялся нервно чиркать спичками.

– Кажется, я вспомнил кое-что, – бормотал доктор. – В тот день, в клинике под Цюрихом, когда они пришли все вместе, маленькая Барбара сунула мне немецкий дамский журнал «Серебряное зеркало». Моя Эльза иногда читала его…

Спички не зажигались, ломались. Карл Рихардович пошарил в карманах, нашел коробок.

– Ладно, дай мне тоже папиросу… Я могу ошибаться, но вдруг… на всякий случай… Так вот, Барбара показала мне журнал… Портрет на обложке… в апреле тридцать четвертого, на Лазурном побережье, под Ниццей, они жили в одном отеле, семья Бруно и эта девушка, модная журналистка.

Рядом прозвучал голос:

– Проходите, не задерживайтесь.

Как из-под земли возникло множество мужчин в штатском, в форме, по тротуару цокали копыта конной милиции. Прохожие жались к домам, ныряли в переулки. Проезжая часть опустела.

– Все, мне пора, – сказал Илья и прибавил шагу. – Идите домой, вечером заскочу, если смогу.

– Подожди, я провожу тебя, – доктор едва поспевал за ним. – Так вот, Барбара рассказала, что подружилась с журналисткой из «Серебряного зеркала». Бруно резко прервал разговор, они с Ганной как-то странно переглянулись…

Мимо на огромной скорости пролетели четыре сверкающих черных автомобиля.

– Вам тяжело бежать, а я должен спешить, простите, – сказал Илья.

– Нет, не тяжело, даже полезно. Ты все-таки послушай, может, ерунда, мои фантазии, но вдруг… Тот день помню во всех подробностях, я ведь не догадывался, что Бруно… При других обстоятельствах я бы испытал шок… И потом, когда меня везли сюда, я думал: у такого человека, как Бруно, могут быть просто друзья, знакомые? Или он всех использует, как меня? Наверное, ее тоже, журналистку… Забыл имя… Блондинка, молоденькая, красивая, – доктор поскользнулся, Илья успел подхватить его.

– Карл Рихардович, я все равно сейчас ничего не воспринимаю, вы потом подробно расскажете, без спешки.

– Да, конечно, извини. Все-таки постарайся зайти сегодня, как угодно поздно.

– Я постараюсь, от меня не зависит, – Илья ускорил шаг.

Доктор отпустил его руку, стал отставать, но вдруг рванул вперед, за ним.

– Илья! Секунду подожди! Журнал у меня, валяется где-то в ящиках, на обложке фотография… Я вспомнил имя! Габриэль Дильс!

* * *

В честь столетия со дня смерти Пушкина проходили концерты в клубах, домах культуры, в заводских цехах и подмосковных колхозах, обязательно с участием молодых солистов Большого театра. Танцевали отрывки из балетов по произведениям Пушкина, наскоро состряпанные «композиции по мотивам» повестей, поэм, сказок, по которым балетов еще не поставили.