— Поговори с ними, Берта, — проворчала Альфлед, прячась за занавеской. — Это, должно быть, франки.

— On est français, — неуверенно начала Берта; за десять лет неволи она подзабыла родной язык.

Пастухи, знавшие только свой окситанский диалект, видели перед собой десяток девок в чадрах, но с голыми ногами, шлюх тех самых мусульман, которые так долго угнетали их. Перекидываясь сальными шуточками, они двинулись вперед.

Альфлед, оттолкнув локтями недогадливых подруг, пала на колени, сорвала чадру и осенила себя крестным знамением. Пастухи в нерешительности остановились. В этот момент свет перегородили гигантские фигуры. Закованные в латы люди, риттеры ордена Копья.

— We beoth cristene, — попыталась Альфлед объясниться истончившимся от страха голосом. — Theowenne on ellorlande[8].

— Ellorland, — повторил главный риттер, который сам был родом из Эльзаса; по-немецки «Ellorsetz» — «чужой край». — Ладно. Хорошенько стерегите пленниц. Пусть их вину установит император. Охраняйте всю добычу, — добавил он, профессиональным взглядом окинув шелка и прочую роскошь. — И гоните этих пастухов взашей.

В сотне шагов от них император, все еще пеший, с зашитой на скорую руку бровью, шагал по ратному полю, думая о том, что трупов после сражения осталось маловато. Немногие бились до конца, отметил он.

Бруно надеялся, что никогда возглавляемая им армия не побежит так позорно. Все это доказывает, что лишь у единиц есть вера, истинная вера в свою правоту и своего Бога. А вера, которая только на языке, не может дать ничего. Нужно, чтобы этим вопросом занялся мудрый и многоученый дьякон Эркенберт.

Во рту у Ришье, младшего из перфекти, совсем пересохло, когда воины погнали его в длинный черный сарай, где торговец шерстью Тартарен еще несколько дней назад хранил тюки и кипы товара. Теперь сарай уже не имел отношения к местным промыслам. Меньше чем за две недели он стал средоточием легенд и слухов. Все, кто в него входил, за исключением слуг императора, назад не возвращались. Но даже слуги императора, сколько бы вина в них ни вливали, ничего не рассказывали о судьбе несчастных. Самое большее, что они могли ответить, — это: «Спросите дьякона». И никто не осмеливался даже подойти к маленькому человечку в черной сутане, который корпел над своими бумагами и вызывал одного за другим мужчин, женщин и детей, чтобы самому задать им вопросы. Никто также не сомневался, что дьякон заключил союз с нечистой силой, потому что он объявлял себя слугой Господа, который, как знали все еретики, на самом деле дьявол.

Но если бы подобные сомнения и возникли, они сразу испарились бы, поскольку тщедушный дьякон, ничего не зная о стране и ни слова не понимая из местного языка, тем не менее обнаруживал любую попытку солгать ему, без промедления и без жалости наказывая за нее кнутом или клеймом, плахой или петлей, в зависимости от пола и возраста провинившегося. Ришье так и не узнал, за какой из своих ответов он был приговорен к последней прогулке — к прогулке, с которой никто не возвращался. Он не мог даже предположить, что именно нужно было соврать. А черный дьякон не удосужился сопровождать приговоренного на пути в сарай — в сарай, из которого не возвращаются.

В своих снах Ришье часто принимал мученическую смерть за веру, но та смерть была благородной, прилюдной: религиозный ритуал, совершаемый вместе с товарищами, подобно массовому самоубийству защитников Пигпуньента. А здесь его вели, будто овцу на бойню, и придавали этому ровно столько же значения.

Ришье снова попытался облизать губы шершавым языком, а два монаха-воина дернули за веревку, которой был связан пленник, и поставили его у двери мрачного строения без окон.

В своих поисках Святого Грааля дьякон Эркенберт придерживался того же самого принципа, который помог ему найти Святое Копье, точнее, последнего владельца этой реликвии. Принцип был прост: кто-нибудь да знает. Круг этих «кого-нибудь» нужно неуклонно сужать. «Кто-нибудь» уже находится внутри оцепления, скажем, на протяжении двадцати миль на юго-запад и юго-восток от Пигпуньента. Да, обитателей этих горных деревушек поймать трудно. Но это не относится к самым старшим и уважаемым из них, то есть к тем, кто, скорее всего, знает ответ. Вот с них и начнем.

Но прежде чем приступить к расспросам на главную тему, нужно подготовить почву. Составить списки: названия деревень, имена жителей, их занятия; имена супругов, детей и прочих родственников. Свидетельства о принадлежности к еретикам небезынтересны, но не это главное. Эркенберт полагал, что еретики здесь все, даже деревенские священники, если таковые имеются. Важно выявить истину, провести допрос так, так чтобы любое отклонение от нее, любая ложь сразу бросились в глаза. Значит, допрашиваемому есть что скрывать.

Это требовало времени, но Эркенберт вскоре заметил, что иногда ответы на его вопросы даются с легкостью и подтверждают друг друга. А иногда противоречат. Стало быть, нужно найти человека, хорошо осведомленного в открытых темах, и получить от него достоверные сведения по темам закрытым. А затем выявить центр, ядро этой закрытости тем. Даже названия деревень оказались полезны Эркенберту. Когда он составил список всех населенных пунктов в округе, стараясь проверять сведения у людей пришлых, у странствующих торговцев и погонщиков мулов, стало заметно, что названия трех из них почему-то удивительно редко встречаются в показаниях местных жителей, которые должны бы хорошо их знать, — это были «потайные деревни», так стал про себя называть их дьякон. А потом в самих потайных деревнях многих приметных людей удивительным образом забывали упомянуть даже их близкие родственники. Этих людей дьякон не смог бы выследить и найти. Но сами попытки отрицать их существование, совершаемые неопытными лжецами, указывали Эркенберту, за кем нужно вести охоту. Даже когда ложь была безобидной, лжецов наказывали, чтобы пресечь дальнейшие попытки обмануть дьякона. Те, кто попал под подозрения Эркенберта, рано или поздно отправлялись в сарай. Дьякон не верил в эффективность пыток, разве что, как в случае с Маури, было заранее известно, что жертва знает тайну, и притом известно, какую именно. Пытки отнимают слишком много времени, и допрашиваемые придумывают слишком много такого, что звучит правдоподобно, но не поддается проверке. Проще воспользоваться сараем.

Самообладание Ришье окончательно его покинуло, когда воины отворили дверь сарая.

— Что там? — хрипло спросил он.

— Заходи, сам увидишь, — ответил брудер ордена.

Секрет был очень прост, и Ришье раскрыл его с первого взгляда. Внутри вдоль всей длины строения шла толстая балка. С нее свисал десяток тонких веревок. На каждой висел исчезнувший в сарае человек, со связанными руками, а ногами иногда едва не касаясь пола. Некоторые трупы раздулись в душном запертом помещении и сделались неузнаваемы. У других, висевших день-два, на лицах был написан страх и смертная мука. Среди них Ришье узнал двух перфекти. Последний в ряду, самый свежий труп, принадлежал тому, кого Ришье знал как непримиримого врага еретиков, истового католика, хотя и из еретической семьи. Его не пощадили.