Потому что настоящая любовь не может быть неискренней.

– Зачем ты хочешь сделать меня счастливой? – спросила Беатрис, положив голову мне на плечо. Она любила так сидеть. И любила так спать. А я обожал зарываться лицом в ее густые каштановые волосы, закрывать глаза и замирать, надеясь, что этот миг будет длиться вечно.

Но во время того разговора мы не лежали, а сидели в гостиной, на диване, перед распахнутыми балконными дверьми и смотрели на бульвар Гарибальди. Это был последний день из двух недель счастья, что мне выпали в жизни.

Солнечный, очень теплый день.

– Делать тебя счастливой для меня так же естественно, как жить и дышать, – ответил я, лаская тоненькие пальчики моей женщины. – Все, что ты скажешь. Все, что ты захочешь.

– А вдруг ты меня избалуешь?

– До сих пор не получилось.

– А вдруг получится? – Иногда Принцесса превращалась в сущего ребенка. – Вдруг я только делаю вид, что люблю тебя, и скоро ты познаешь мое истинное «Я»: увидишь пред собой холодную стерву, которой удалось подцепить богача.

– Ты слишком горда для того, чтобы играть любовь.

– Наверное, потому что я наполовину русская.

– Наверное, – не стал спорить я.

Беатрис подняла голову, посмотрела на меня в упор и очень серьезно произнесла:

– Я тебя люблю, Бен, ты делаешь меня счастливой тем, что рядом, тем, как ты на меня смотришь, как прикасаешься, как улыбаешься, глядя на меня и думая, что я этого не вижу, как слушаешь меня, как расчесываешь мне волосы и как обнимаешь меня, когда мы смотрим на звезды.

Вы не представляете, как я был счастлив слышать эти слова. И как боялся, потому что знал, что за ними последует. Но любовь не живет без правды, и этот разговор должен был состояться, потому что моя Принцесса умна и не удовлетворится тем, что мужчина делает ее счастливой. Любая другая девушка удовлетворилась бы, променяв правду на золото, но не она. И поэтому я с ней.

Беатрис хотела, чтобы счастливы были мы, а не только она.

Она вновь положила голову мне на плечо и попросила:

– Расскажи.

И поскольку мы уже знали друг о друге все, мне не потребовалось уточнять, о чем я должен поведать.

– Когда мы встретились… в метро, в вагоне… когда я снял с тебя очки и увидел твои глаза… Я увидел свои глаза, в которые смотрел за пару часов до нашей встречи.

Мне не нравилось об этом рассказывать, но я должен был об этом рассказать.

– В тот день я хотела умереть, – очень тихо сказала Беатрис.

– Я тоже.

Она не удивилась. Она просто хотела знать.

– Что должно случиться, чтобы такой человек, как ты, захотел умереть?

И я ответил:

– Я наблюдал за смертью мира.

– И тебе стало грустно?

– Я чувствовал вину.

– И решил спасти меня, чтобы унять это чувство?

– Нет… – я улыбнулся, наслаждаясь особенной прелестью наших объятий. – Когда я увидел тебя, то захотел жить.

– Как я, – эхом отозвалась Беатрис.

– Как ты, – эхом эха прошептал я.

– Мы говорили об этом, и я помню, как расширились твои глаза, когда я сказала, что захотела жить.

– Я поверил в чудо. И чем больше мы говорим, чем больше открываемся друг другу, тем крепче моя вера.

Она чуть подалась вперед и ткнулась мне в шею. Не поцеловала – обожгла дыханием.

– Я сейчас скажу одну вещь, только ты не смейся и не обижайся. И пожалуйста, ответь очень-очень честно, потому что от этого будет зависеть все, что случится дальше, – едва слышно, отчаянно стесняясь, попросила Принцесса.

– Даю слово.

– Ты тоже чувствуешь, что мы с тобой одно целое?

Нет, орки, невозможно… невозможно быть более счастливым, чем услышав это признание.

– С самого первого мгновения.

– Я не могу уснуть, пока ты не спишь.

– Когда ты ворочаешься, я лежу без сна.

– Мне делается грустно, когда ты печален.

– Когда ты улыбаешься, у меня великолепное настроение.

– Когда ты меня обнимаешь, я становлюсь собой.

– Мне достаточно прикоснуться к тебе, чтобы стало тепло.

– И поэтому я знаю… мы оба знаем, что прячем друг от друга боль, – закончила Беатрис. Я вздрогнул. – Тебе кажется, что, встретив меня, ты сумел с ней справиться, но это не так.

Очень умная… очень чуткая… Она знала, что мы можем оставаться счастливыми столько, сколько пожелаем, что можем прожить век, зная лишь друг друга и наплевав на мир, но в этом счастье не будет искренности, только красивый глянец.

Она хотела больше.

И знала, что я могу дать больше.

Она хотела, чтобы я справился с той тьмой, что притаилась в глубине моей души.

– Иногда ты замолкаешь и задумываешься, – рассказала Беатрис.

– Иногда ты долго лежишь без сна, – ответил я, целуя пальчики Принцессы.

– Иногда ты подходишь и берешь меня за руку, потому что мое тепло помогает изгнать демонов, что грызут тебя изнутри.

– Иногда ты злишься на себя за то, что не можешь быть счастливой. Ты понимаешь, что у тебя есть все, но тебе этого мало.

– У каждого из нас есть нечто незаконченное.

– И мы не успокоимся, пока не завершим.

Она посмотрела на меня в упор:

– Мы психи?

Да, потому что тень улыбки на любимых губах свела меня с ума.

– Мы – люди, – ответил я, с наслаждением запуская пальцы в густые волосы Принцессы. – Просто нам недостаточно быть заурядными.

– С тобой все ясно, а откуда это во мне?

– Гордость.

Беатрис прищурилась, не поняв ответа:

– Почему именно гордость?

– А что еще не позволяет смириться?

Ответа у нее не нашлось.

Затем Принцесса кивнула, показывая, что соглашается, и продолжила:

– Мои родители умерли от некроза Помпео, их смерть считается естественной, но я не могу отделаться от ощущения, что кто-то несет ответственность за трагедию: за пережитый мною ужас, за кошмар, который окутал планету. Я не могу ничего доказать, но не могу перестать об этом думать. Мне кажется, что есть люди, виновные в катастрофе, и когда мне так кажется, я испытываю боль от того, что не могу до них добраться. – Беатрис тихонько вздохнула. – Ты считаешь меня сумасшедшей?

– Для этого у меня слишком нестабильная психика.

Она рассмеялась:

– Я знала, что ты ответишь именно так.