— Я совершила страшную-престрашную ошибку: нужно было убавить петли раньше, - сказала тетушка, подняв лицо рождественского гуся, предвидящего свою участь. — И кажется, пора уже возвращаться, - завернув вязанье в белую тряпку, прибавила она.

Когда Августа вернулась за шарфом, девочки уже ушли, а на плетеной кабинке слабо покачивалась кукла, повешенная на корсетной тесьме. Искромсанные волосы торчали желтоватой паклей (кукле, наверное, было больно), а расплавившиеся от ужаса стеклянные глаза вытекли. У глубоко потрясенной Августы затряслись коленки, и она без единого слова пошла вслед за тетушкой Мёртл. Этот эпизод не сумели вытеснить из памяти ни костяная ручка для пера со вставленной под лупой панорамой Брайтона, ни подаренный матерью ларчик с ракушками. Повешение куклы, маленькие зловредные девочки и песенка о Джеке загадочно соединились с надменными розовыми глазами мистера Крамбла, словно это сочетание было уготовано с давних времен и весьма желательно. В ту минуту Августа даже не пыталась разобраться, чувствуя лишь уверенность где-то в темных тайниках души, куда не проникал солнечный свет: нечто скрытое и вместе с тем явное, наподобие грязных намеков Эммы.

— Ты опять выросла, Августа, на церковный праздник тебе нужно сшить новое платье. Миссис Миллиган как раз вчера говорила, что у Браунсона есть саржа по очень сходной цене.

— Ну маменька, летом в сарже слишком жарко, - с отчаянным вызовом перебила Августа, заранее зная, что партия проиграна.

— Чтобы ты могла носить платье и в межсезонье. А если отлакировать и заново украсить твою соломенную шляпку...

— Мисс Кэтнэч...

— Боже упаси! - встряла тетушка Мёртл. - Всем известно, что у мисс Кэтнэч совершенно непомерные цены!

«Когда-нибудь я буду одеваться в розовое, - подумала Августа, -много розового и, возможно, табачные оттенки...»

На церковном празднике она была одета хуже всех. Августе хотелось обновить свое первое длинное платье, но из-за экономии на материи обшитая тонким тройным басоном саржевая юбка-колокол едва доходила до икр («Как и подобает в твоем возрасте», - сказала маменька). Кофточка с басками и галстук из машинного кружева элегантности не добавляли. Громогласно вопия о пережитых муках, шляпка вернулась обратно жесткой, с помятыми ворсистыми примулами для скрытия гребня: она не налезала на голову, будто норовя упорхнуть. Девушка украдкой придерживала этот строптивый блин, вцепившись рукой в безысходном отчаянии. К счастью, перчатки были новые: Августа их не снимала, поскольку они прикрывали обгрызенные ногти. Она ловила на себе (или ей просто так казалось) ироничные взгляды и, как всегда в подобных случаях, вспоминала, что приходится дочерью доктору Джиму Гудвину - разжалованному из ИМС[193]пьянице, который однажды разгромил в пабе механическое пианино. Она вдруг задумалась, испытывал ли он стыд, страдал ли от позора, презрения окружающих, и впервые почувствовала к этому незнакомцу братское сострадание. Августа краснела за него, за себя, а еще из-за жары и сдавливавшего шею ноттингемского галстука.

Дверь гостиной вела во дворик дома священника, где в тени двух чахлых вязов высился стол. В жарком воздухе ранней весны разливался кисловатый запах лимонада, зной угрожал кувшинчикам сливок и большим кускам масла, украшенным редиской. С деревьев сыпались крошечные паучки, которые затем дрыгали лапками среди размякших тостов, всех присутствующих смешил фокстерьер преподобного отца Маккормика, и архангельской трубой гудел голос миссис Робертс, который, впрочем, не смог заглушить изреченную Глэдис Гамильтон возмутительную нелепость:

— Он проглотил во сне вставную челюсть, застрявшую в горле...

Кто-то кашлянул, неприятно подтвердив мысль об удушье, но положение спас голос миссис Робертс, загремевший с новой силой: тут же возобновился гул, оттеняемый негромким звоном бокалов и чашек.

Августа тотчас представила, как несчастный (без сомнения, старик) насмерть подавился злополучным зубным протезом, но это вовсе не шокировало ее: напротив, девочке показалось, что фраза Глэдис Гамильтон прозвучала весьма непринужденно. В самом деле, подобные реплики можно себе позволить, только если ты очень хорошо одетая блондинка, дочь крупного торговца каучуком и, не принадлежа к данному приходу, явилась сюда просто для перемены обстановки. Августа подошла к Глэдис:

— Знаете, у нас один родственник проглотил свой стеклянный глаз... Он положил его в стакан с водой... Нет, я хотела сказать, с виски, для дезинфекции...

— И что случилось потом?

— Желудочное расстройство.

— Так я и думала... Хотя историю со вставной челюстью я только что сочинила от скуки... Недурно, правда?

Гамильтоны жили в Хаммерсмите - на неоготической вилле, куда Августу с тех пор часто приглашали. В виде исключения маменька разрешила ей в одиночку ездить на омнибусе. Ведь дочь могла завязать у Гамильтонов знакомства, которые, вероятно, пригодятся ей в будущем, потому экономические различия не станут помехой, если только искусно лавировать.

На несуразной хаммерсмитской вилле было весело: зимний сад над рекой, позолоченные клетки, битком набитые попугайчиками, лакированные шкафчики с инкрустациями из поделочных камней, изображавшими бабочек и цветы. Экспортные круглые столики на одной ножке, сплошь заставленные гротескными статуэтками, драконами, фарфоровыми вазами, откуда торчали букеты торнелий и папоротников. Повсюду китайские марионетки, ткани с рельефной вышивкой, индийская бронза, яванские батики - целый ворох пестрой экзотики, оставшейся с тех времен, когда сын от первого брака, Джордж, управлял латексными плантациями в Пенанге.

Миссис Гамильтон всегда одевалась в розовое, цедила слова сквозь зубы и никогда не сердилась. Она научила Августу многим полезным и забавным вещам: как быстро положить кусок за щеку, чтобы без затруднения ответить на заданный во время еды вопрос; в какой очередности представлять друг другу гостей; как грациозно подбирать юбки, садясь в экипаж; как глотать устрицы; как танцевать вальс; как раскладывать в сумочке предметы, чтобы мгновенно находить их в нужный момент; в каких случаях запрещается, а в каких, наоборот, рекомендуется краснеть. Что же касается истории с неудачно проглоченной челюстью, миссис Гамильтон называла ее «отвратительной шуткой», но охотно над нею смеялась.

Вечно в своем красно-буром маркизетовом платье и таком же темно-синем, как ее глаза, ковентрийском переднике, Эмма почти не менялась с годами и всегда со злорадным торжеством обсуждала соседские выкидыши, подозрительные кровотечения и катастрофические брачные ночи. Августа слушала служанку с тревогой.

Она больше не ходила в школу, по возможности избегала тяжелой работы, к которой пытались ее принудить мать с теткой, и часами читала у себя в комнате. Супруга преподобного отца Маккормика озлобилась, когда Августа отказалась участвовать в благотворительных делах прихода с чтением Библий и проповедью Евангелия обездоленным. Миссис Маккормик считала Августу Гудвин шлюшкой и мерзавкой, хотя употребляла подобные словечки лишь в снах, которые наутро старалась забыть.