Агрессивные тона, взятые Сталиным в речах перед офицерами Красной Армии, не могут служить доказательством уже одобренных военных акций Советского Союза против рейха. Армия, такая, как русская, прошедшая тяжкие «чистки», нуждалась, прежде всего, в моральном ободрении и приобретении необходимой уверенности в себе. Это возможно лишь с атакующей доктриной. Наступательный дух означает чувство превосходства, инициативу действия, потому что только в атаке, в конечном счете, может быть выиграна война, успешная защита может создать условия для этого; но враг, если хочешь победить его, должен быть в конце концов атакован! Если Сталин желал, чтобы Россия участвовала в принятии важнейших решений мировой политики, он должен был иметь армию с вошедшей в плоть и в кровь наступательной доктриной. Даже если Сталин ожидал нападения Германии, он должен был дать Красной Армии менталитет атаки, потому что даже в обороне гигантской русской империи в решающие фазы дело зависело от способности Красной Армии атаковать. Поэтому то, что Сталин развернул зимой 1940/41 года наступательные боевые порядки на западной границе, необязательно означает предстоящее нападение Советского Союза. Оно, правда, явилось бы в любое время возможным! Как уже сказано, Сталин не сомневался бы ни на минуту использовать тяжелое положение рейха для получения выгод. Угрызения совести его явно бы не отягощали.

Русские неизменно оказывались жесткими и искусными переговорщиками. Развертывание Красной Армии являлось «part of the game» («частью игры») и в этом качестве его и следует понимать, так же, как и уверения Сталина в дружбе накануне нападения Германии, и многое другое. Гитлер, по собственному признанию, не обладал упорством и терпением для того, чтобы попытаться из русских пожеланий и германских интересов отфильтровать некую взаимно приемлемую «deal» («сделку»). Как писал об этом — процитировано выше — в ретроспективе отец, он боялся выдвижения русскими все новых требований и нападения России, которое позднее, несмотря ни на что, все же последует.

Из этого исходного положения упорно вести переговоры с русскими, чтобы отыскать разграничение немецких интересов по отношению к русским — такова была концепция отца. Он желал сращивания «континентального блока», как его называют сегодня, и притом при включении в него Советской России! В худшем случае было бы — по политическим и военным соображениям — все же выгоднее позволить русским атаковать хорошо подготовленную немецкую оборонительную позицию, чем стать обреченным агрессором на просторах России. Но разве стал бы теперь Сталин играть «ва-банк», с тем чтобы «таскать каштаны из огня» для Запада?

Здесь следует отметить еще один момент. В 1943 году, когда речь шла о том, как отнестись к предполагавшемуся русскому зондажу возможности заключения мира, он вновь будет играть определенную роль. Во время переговоров в Москве Сталин сделал отцу примечательное заявление: «Я никогда не потерплю, чтобы Германия была слабой». Отец пишет:

«(…) В нем однозначно высказывались сознание военной мощи Советского Союза и намерение вмешаться в случае неудачного для Германии хода войны. Это заявление, которое я помню точно, было сделано Сталиным в такой спонтанной форме, что несомненно соответствовало его тогдашним убеждениям. Меня особенно поразила самоуверенность в отношении Красной Армии, казалось, прозвучавшая в словах Сталина»[387].

Если придать этому замечанию определенный реальный политический смысл, а в пользу такой интерпретации говорит показание отца о том, что оно прозвучало спонтанно и правдоподобно, тогда оно может, в конечном счете, означать лишь одно: Сталин хотел выразить, что он придает большое значение существованию фактора силы в лице Германии, не желая видеть Россию противостоящей англосаксонским мировым державам в одиночку.

Это замечание представляется правдоподобным, если исходить из того, что Сталин был лучше информирован об американском потенциале, чем Гитлер и немецкая военная и хозяйственная верхушка; поэтому он должен был считаться с тем, что США в союзе с Англией, если дело зайдет о жизни или смерти, обладали перед ним решающим превосходством. 50 лет спустя это развитие довел до конца президент Рейган — в результате Россия поначалу утратила статус сверхдержавы. Условие, выдвинутое Сталиным в 1940 году при приобретении тяжелого крейсера («Лютцов») в Германии, что немецкая сторона должна предоставить в распоряжение инженеров, которые показали бы его людям, как строить тяжелые корабли или производить важнейшее судовое оборудование и приборы управления огнем[388], вписывается в эту картину. Данные соображения, то есть определенный интерес Советского Союза не только к технологическим, но и к политическим возможностям рейха, сыграли в 1943 году определенную роль для отца, когда он всеми силами пытался убедить Гитлера инициировать зондаж возможностей заключения мира с русскими. История последних лет с ее сенсационными переменами в Советской России впечатляюще подтвердила эти размышления немецкой стороны, ведущие отсчет от высказывания, сделанного отцу Сталиным. Целенаправленно задействованный американский потенциал в долгосрочной перспективе оказался Советскому Союзу не по плечу.

В Нюрнберге отец высказался следующим образом по поводу возможных соображений Сталина при заключении пакта:

«Мое личное мнение состоит в том, что Сталин поначалу рассматривал соглашение с Германией как особенно хорошую сделку, чем оно и было на самом деле. Далее существовало, возможно, убеждение в том, что в случае войны между Германией и западными державами Россия ничего не потеряет. Может быть, он верил в возможность затяжной окопной войны на Западе, как в 1914–1918 годах. Если бы война явилась продолжительной, и положение Германии через это ослабло бы, то рейх был бы экономически и в отношении снабжения продовольствием тем более зависим от российской помощи (…).

(…) Быстрая победа Германии на Западе стала, конечно, неожиданностью для Сталина. Еще во время нашего наступления во Франции ощутилась новая тенденция в советской политике по отношению к нам, и так началось трагическое развитие, приведшее к возникновению германо-русской войны (…)»[389].

Но обратимся вновь к предыстории краха: с тем чтобы прояснить отношения с Россией на дальнейший ход войны и поставить их на расширенную основу, отец написал 13 октября 1940 года подробное письмо Сталину. В важнейшем абзаце этого послания говорится:

«Подводя итог, хочу сказать, что, так же и по мнению фюрера, историческая задача четырех держав, Советского Союза, Италии, Японии и Германии, состоит, по видимости, в том, чтобы упорядочить свою политику в долгосрочной перспективе и через разграничение своих интересов в соответствии с созвучными веку масштабами направить будущее развитие своих народов на верный путь»[390].