Таким образом, в отношении более общих движений создается впечатление, что при отсутствии каких-либо грубых расстройств координации имела место некоторая неловкость, которую, принимая во внимание всю совокупность психического облика, скорее можно охарактеризовать как небрежность в движениях.

Иначе рисуется дело в отношении тонких ручных движений. Жена указывает, что при отсутствии склонности к какому-либо мастерству или ремеслу была определенная ловкость в тонких ручных движениях.

Очень интересно при этом указание ее на то, что это справедливо лишь в отношении таких ручных движений, при которых не требовалось участия более обширных движений со стороны туловища и конечностей. Вторым непременным условием являлась его заинтересованность в производимых им движениях. Это последнее обстоятельство всецело гармонирует с общим складом его личности, о чем подробнее речь будет в дальнейшем. Приведем несколько наиболее показательных примеров, сообщенных женой.

С большой ловкостью мог разобрать, собрать и прочистить части револьвера или ружья. Сам разбирал и прочищал небольшой моторчик, служивший для продувания воздуха в аквариум. Любил сам обтачивать свои мундштуки и трубки, причем делал это достаточно чисто, прочищал прутья у клеток, в которых содержались птицы. В годы гражданской войны, когда надо было вынуть стекла из шкафа, с большой ловкостью и тщательностью мог отковырнуть прикреплявшую их замазку. Мог хорошо управлять рулем лодки. Наиболее интересным, пожалуй, является указание на то, что мог бриться опасной бритвой не глядя на зеркало, что несомненно должно быть рассматриваемо как признак хорошей координации тонких моторных процессов.

Таким образом, на основании этих примеров создается определенное впечатление, что координация тонких моторных процессов была хорошая. В то же время, как указывалось выше, те действия, которые были связаны с участием более обширных движений туловища и конечностей, отличались меньшей ловкостью. Характерно, что сам, насколько возможно, старался их избежать, «для всяких таких дел звал жену».

Понятно, что необходимо при этом учесть влияние обездвиживающей его болезни.

Очень хорошим примером, иллюстрирующим, насколько велико было влияние общей заинтересованности и направленности внимания всей его личности на качество производимых им движений, является его манера одеваться и раздеваться. Производил эти процедуры, которых не любил, обычно очень небрежно – «все швырял на пол» (данные жены). В то же время когда надевал галстук (обычно его не носил), то мог завязать его очень хорошо, вообще мог одеться очень тщательно, когда хотел этого.

В отношении характеристики тонких ручных движений можно еще добавить, что они, подобно движениям вообще, производились несколько замедленно, спокойно и точно.

Случаев внезапного или систематического забывания или неумения производить обыденные, привычные движения не отмечалось.

Из привычных движений, помимо отмеченной выше манеры сидеть поджавши ноги, можно отметить еще следующее: когда бывал очень доволен, складывал руки ладонями вместе и перегибал одну другой в тыльную сторону.

Манера здороваться обычная. Любил при встречах со знакомыми на улице делать «под козырек». Это стоит в связи с тем, что всегда была склонность к военным костюмам и выправке (происходившая из романтической установки его личности).

По утверждению жены, манерности, вычурности, театральности в движениях не было.

Мимика и жестикуляция. Мимика и жестикуляция были выразительные, средние по живости, спокойные и сдержанные. Быстрых и частых смен выражений на лице не отмечалось. Наиболее выразительными были глаза, блестящие и лучистые, являвшиеся самой красивой чертой лица. Улыбался часто, улыбка обычно имела слегка ироническое выражение. Это же выражение было наиболее характерно для всего лица в целом. Любил смеяться и смеялся часто. Смеялся обычно громко, на «о» – «хо-хо-хо», смех был средней продолжительности, несколько приглушенный, как бы направленный внутрь себя. Склонности к гомерическому смеху не отмечалось.

Отмечалась выраженная способность к подражанию жестам и манерам знакомых. Мог хорошо скопировать их. В качестве примера жена приводит случай, когда для того, чтобы избавиться от надоедавших телефонных переговоров, говорил, подделываясь под голос домработницы, что «Багрицкого нет дома», причем эта шутка удавалась ему хорошо. Когда жил в Одессе, чрезвычайно удачно изображал манеру говорить хозяина квартиры, старика еврея. Вообще при имитировании кого-нибудь, интонации голоса удавались наилучшим образом и были, так сказать, основным материалом для подражания, имитирование мимики и жестикуляции отходило по сравнению с речью на второй план. Жена указывает также, что научился настолько хорошо подражать образу речи, манерам рыбоводов, птицеловов и охотников (категории людей, к которым он чувствовал особую склонность), что когда находился в их обществе, то они принимали его за одного из своих. Добавим также, что помимо способности имитировать речь людей, мог очень хорошо подражать звукам птиц: «мог свистеть по-птичьи, воспроизводить тонко голоса различных птиц».

Таким образом, мы на основании вышеизложенного должны признать у него наличие хорошо развитой способности к подражательным движениям. Очень интересно при этом указание жены на то, что эта подражательная способность была направлена не столько на те или иные конкретные личности, хотя, как указано только что, и это удавалось ему хорошо, сколько на изображение в лицах определенных более отвлеченных и имеющих более собирательный характер типов людей.

Высокоразвитая способность к имитированию, копированию речи, жестов и манер людей связана с актерской одаренностью, которой он, по всем данным, был наделен. Это обстоятельство отмечают все, близко его знавшие, несмотря на то что склонности к театральному мастерству и стремления выступать в качестве актера у него не было. Элемент актерства очень яркое свое выражение находил в часто устраивавшихся им инсценировках, до которых он был большой охотник, в его чудачествах и выходках, «Эдиных штучках», на которых мы подробнее остановимся в дальнейшем. При этом большое место в его инсценировках занимал момент пародирования, гармонировавший целиком со всем иронически-скептическим складом его мышления. Приведем здесь лишь два примера для иллюстрации сказанного, сообщенные женой. Одной из излюбленных его пародий является пародия на «танец умирающего лебедя». Вторая пародия, представляющая собой продукт его собственного воображения, называлась им «Маска, которая смеется, или Железный Коготь».[537]