За все годы, что Диана знала Яго, ей ни разу не приходилось видеть то, что произошло с ним дальше. Он смутился. Его щёки потемнели от прилившей крови, и он отвёл глаза.

– Это совсем другое дело, – произнес он.

– Другое?

– Как я и объяснил Айшварии, дать ему бой означало убить не только себя, но и тебя.

– И что? Что же здесь «другого»? Чем этот случай отличается от того? Тех людей в тюрьме ты убил довольно быстро. На кону судьба человечества, ты же сам сказал! И почему же ставки вдруг изменились, когда Бар-ле-дюк заявился к тебе домой? Как может твоя жизнь, или моя, или Сафо вдруг оказаться ценней, чем все остальные жизни?

– Соглашение, которое я заключил с Бар-ле-дю-ком, – договор, записанный ЗИЗдроидом. Это было превыше всего.

– Ради богини, почему? Зачем ты собрался пожертвовать собой? – не отступала Диана. – По-твоему, этот глупый договор стоил того, чтобы рисковать всей Системой? Жизнями триллионов?

Он открыл рот, но не смог выдавить из себя ни звука. Провёл ладонью по коротким жестким волосам и закрыл глаза. Потом наконец ответил:

– Да.

– Ты сошел с ума? Всё человечество – всё население Системы? Триллионы жизней в обмен на мою безопасность?

Яго сказал:

– Потому что я тебя люблю.

Она разозлилась, услышав это. И хотела тотчас же возразить, сказать: «Не мели ерунды!», или «Идиот!», или что-то в этом духе. Но, взглянув на него, поняла, что не может просто взять и отчитать его. Меч в её сердце отправился в ножны, однако причиной тому была жалость, а не любовь. Ох, до чего же это было неприятное, острое и, хуже всего, несвоевременное чувство. Она подумала: «Мне всего шестнадцать. Он на целое поколение старше. Он должен был следить за своими чувствами – не я». И, пытаясь переместить разговор на территорию, не столь опасную в плане эмоций, но заранее зная, что ничего не выйдет, Диана проговорила:

– Твоя верность моей семье похвальна, Яго. И тем не менее…

– Это никак не связано с верностью.

– Чушь какая-то, – неопределенно бросила она.

– Это связано с тобой, – сказал он. – Я тебя люблю.

– Ты же говорил, что никогда не принимал КРФ. Что МОГмочки тебе его не давали, потому что им нужна была твоя инициативность и они верили в твою преданность и всё такое прочее.

– Это правда. Когда я говорю, что люблю тебя, я… понимаешь, это говорит моё внутреннее «я».

Она посмотрела на него. Вежливость, вне всяких сомнений, требовала сохранять нейтральное выражение лица, но она вдруг самым жутким образом содрогнулась от отвращения, и её черты исказились. Она с трудом взяла себя в руки.

– Не стоило бы, – проронила она после короткой паузы.

Его губы изогнулись в грустном подобии улыбки:

– Боюсь, это не зависит от моей воли.

– Ну вот, – упрекнула она его, – ты же знаешь, что я никогда не смогу ответить тебе взаимностью – ведь знаешь же? Такого не будет. Дело не в том, что ты мужчина. И не в разнице возрастов – хотя, если честно, обе эти вещи играют роль. Я просто не хочу, чтобы ты думал, будто нашим, э-э, отношениям препятствуют такие вот, э-э, пустяки. Ты мне нравишься, но истинного единения душ у нас с тобой никогда не будет.

– Я знаю, – просто ответил он. – Это безнадёжная любовь. Но любовь – не пламя, которому нужен кислород надежды, чтобы гореть. Это совсем иной род огня. Я не могу его погасить, не чувствовать этого к тебе.

Диана открыла и закрыла рот. Это всё-таки была проблема совсем иного рода. Она попыталась разобраться в своих чувствах, но поняла, что не знает, в чём они заключаются. Тут ей в голову пришла мысль:

– Всё дело в сексе?

– Нет, – сказал он. – О, нет-нет.

– Ты просто не признаёшься, – заявила она.

Но хватило взгляда, чтобы понять – он говорит искренне. И поскольку секс пока что занимал в её жизни минимальное место, Диана вполне готова была поверить, что его значение не столь велико, как можно счесть, опираясь на искусство и слухи. Против всех ожиданий, теперь его чувства к ней вызывали ещё более сильное беспокойство. Она повторила:

– Ты просто не признаёшься, правда ведь?

Он на неё не смотрел. Только краснел. Она уже видела, как он краснеет.

– Почему? Дело в положении, которое я занимаю?

– Ты есть ты, – сказал он. – В этом всё дело. Не в том, что ты умна и красива, хотя это правда, – просто таких людей много. Но ты это ты, и ты единственная.

– Тебе надо бы почитать что-нибудь про модулированные овариальные гаптиды, – проговорила Диана, зная, что это не ответ. – Джек, – продолжила она, потому что ей показалось правильным использовать его настоящее имя в такой момент (хотя ей тут же пришло в голову: а с чего я взяла, что это и есть его настоящее имя?). – Ты выразился очень сжато, и, кажется, я поняла. Ты ведь позволишь и мне быть краткой, да?

– Твой краткий ответ, как я догадываюсь, – произнес он, – будет «нет».

– Да, – согласилась она. – В смысле нет. – Его румянец усилился и через секунду начал спадать. – Богиня, я сама себя не понимаю.

– А я понимаю, – сказал он.

Потом Стеклянный Джек спал. Он всё ещё не пришел в себя после нешуточных травм, а остаточное действие нейротоксина вызывало постоянную усталость.

Диана думала о том, что он сказал. Конечно, думала. Покинув его, она отправилась играть в го с корабельным ИскИном. Четыре партии продемонстрировали, что с преимуществом в восемь камней она неизменно выигрывала у машины, но с семью или меньше машина побеждала.

В конце концов «Biblioteka 4» прибыла к длинной цепи пузырей, называвшейся Иудосалим, где у Яго, по его словам, имелись надёжные друзья. Они попрощались с Зиновьевой. Сафо изучила окрестности и сняла для них троих домик – скромную пристройку у стены третьего пузыря. Яго, рассчитавшийся с докторшей за услуги, также вложил деньги в аренду.

Вечером они поужинали в ресторане: рыба, как похвастался хозяин, выращивалась в аквариуме Иудосалима. Сафо долго не просидела, её всё ещё мучила ломка после отказа от КРФ, и потому она отправилась домой, чтобы поспать. Но Диана ощущала, как её настроение делается всё лучше. Она уже так давно не видела столь явных признаков цивилизации, не ощущала даже этих крупиц законности и порядка, что ностальгия по прошлой жизни сделалась болезненной.

А вот Яго был печален. Она знала, что их отношения изменились, и уже ничего нельзя исправить.

Они ели, поджав колени под стойку. Рыбу подавали завёрнутой в листья и со сферами гашишного вина. Они лицезрели широкую изогнутую стену пузыря, испещренную тут и там зеленью растительных посадок и синими обиталищами.

Она заговорила:

– На что это похоже, – спросила она, – убивать людей?