– Ты понимаешь, что творишь?

– Да. Я обрекаю на принудительную и долговременную эвтаназию сотни ни в чём не повинных людей. Но это необходимое зло. Мне нравится это словосочетание. Оно очень точное.

– А если тебя не поддержат?

– Меня поддержат.

Разговор, который изначально обещал зайти в тупик, зашёл в тупик. Поздравляю, Майя, ты сделала всё, что могла.

– Ты моя дочь. И я знаю, что ты не будешь делать глупостей. Не будешь кричать, что я тебе не отец, и так далее. Ты перетерпишь моё решение. Переживёшь мой завтрашний успех. Смиришься с ним. И всё будет почти как прежде.

– Ключевое слово – «почти».

– Значит, мне придётся пойти ещё на одну жертву.

– На меня.

– Да.

В его глазах такая непреклонность, такая сила, что даже новые, сильные и холодные глаза Майи не изменят его решения.

Она встаёт.

– Хорошо, отец. Но мы не сдались. У нас ещё сутки.

– Завтра вечером, после заседания Совета, я заеду посмотреть на вашу машину. Она – мой второй проект века. Я не думал, что всё получится так скоро.

– Заезжай. Если заседание окончится в твою пользу.

– А если не в мою?

Майя выдавливает из себя что-то вроде улыбки.

– Тоже заезжай. Ты же хозяин.

Майю вызывает Санкевич.

– Я получил ответ, – говорит он. – Он ответил мне спустя час после запроса.

– И что там?

– Президент поддержит твоего отца. Он так и резюмировал: я поддержу его законопроект об опытах. Эвтаназия, насколько я понимаю, не стоит на повестке дня.

– Спасибо, Володя.

Комм отсоединяется.

Майя стоит спиной к отцу. Перед её глазами маршируют мёртвые люди с обмороженными руками и опухшими лицами, покрытыми чумными язвами.

Завтра человек, который подарил ей жизнь, подпишет смертный приговор тысячам других.

Она оборачивается.

– Ты понимаешь, что рано или поздно лекарство изобретут и без опытов на людях?

– Понимаю. Но умрёт гораздо больше.

Отец всё ещё стоит спиной и смотрит в окно. Шкаф открыт.

Майя подходит и выдвигает одну из ячеек. Она помнит эту ячейку. Она хорошо помнит деревянную шкатулку, которая там лежит. Она помнит оружие, одну из любимых игрушек отца. Она помнит его коронный трюк с извлечением последнего патрона и мнимую игру в русскую рулетку. Она достаёт револьвер и прокручивает барабан.

Варшавский оборачивается.

– Ты сошла с ума? Положи оружие.

– Отец, ты не слышишь меня. Может, так ты меня услышишь.

– Ты ничего не изменишь. Машина уже запущена.

– В каком смысле?

– Лаборатория «Антивринкл» уже работает.

Майя сжимает тяжёлое оружие двумя руками.

– То есть работает?

– Опыты уже идут. Более того, получены предварительные положительные результаты. Есть сыворотка, которая серьёзно снижает скорость развития болезни.

– Где находится лаборатория?

– Неважно.

– Где?

Она демонстративно взводит курок.

– Ты не умеешь стрелять.

Она целится в декоративную чернильницу у него на столе и нажимает на курок. Чёрные брызги заливают стол.

– Я не скажу тебе, где лаборатория.

– Скажешь.

И она стреляет мимо него в стену. Совсем рядом с окном.

– Хорошо, – он поднимает руки. – Хорошо. Верхний Тишинский, пять. Лабораторный комплекс «Сатурн». Весь второй этаж.

– Президент поддержит тебя.

Варшавский удивлён сменой темы.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Друг сказал.

И Майя стреляет в грудь Анатолию Филипповичу Варшавскому. Дважды. Её взгляд сейчас невероятно похож на взгляд доктора Хисато Иосимуры.

Она вызывает Певзнера.

– Ты что-нибудь слышал?

– Нет.

Кабинет звуконепроницаемый.

– Лаборатория «Антивринкл» находится в Верхнем Тишинском переулке, дом пять. Только взрывать нельзя: они уже получили сыворотку.

– Но если они получили её без опытов на человеке…

– Эксперименты на людях там уже идут. Давно идут, Марк. Пускай Стас пройдёт по своим каналам. Если хранители сумели добиться связи с Якобсеном, в лабораторию они так или иначе доступ найдут. Это нужно прекратить сегодня же вечером, ночью – когда угодно.

– А ты?

– Я пока останусь. Действуйте.

– Хорошо.

Майя отсоединяется.

Она идёт мимо стола, кладёт пистолет. Варшавский лежит, прислонившись к оконному стеклу – здесь оно доходит до пола.

Майя садится рядом. Скорая будет через две-три минуты. Сигнал о нарушениях в организме министра уже поступил.

– Ты ничего не изменишь, – с трудом говорит Варшавский.

– Уже изменила. Завтра ты не сможешь присутствовать на Совете. И лаборатории завтра тоже не будет.

– Машина уже запущена. Результаты исследований… – Он выдыхается.

– Результаты исследований не пропадут. Ты сделал то, что хотел.

Она говорит отстранённо, в пустоту. Она не думает о том, что сделала, потому что Иосимура научил её не думать. Научил воспринимать любого человека как средство. Три месяца в японском лагере оставили свой след. Навсегда.

– Нам оставалось немного, – хрипит Варшавский.

– И делали бы это в тишине. Никому не показывая. Твой законопроект подпишет смертный приговор не только тем, кто умирает от вринкла. Он убьёт тысячи здоровых людей. Исчезнет вринкл – найдётся что-то новое. И снова будут жертвы. И снова люди станут «брёвнами».

На мониторе – бригада врачей, влетающих в приёмную.

– Что теперь? – спрашивает Варшавский.

Действительно, Майя, что теперь? Ты сможешь выстрелить в своего отца ещё раз? Не под влиянием момента, а сознательно добивая его? Ты откроешь дверь и попытаешься сбежать?

– Зачем ты сказал мне адрес лаборатории?

Варшавский улыбается. Во рту кровь.

– Я дал вам шанс. Может, вы правы.

– Ты оставил всё на волю случая.

– Да. Может, я ошибаюсь…

На мониторе видно, как врачи суетятся, запрашивая экстренное открывание двери кабинета.

– А если у них не выйдет? – спрашивает Майя.