Д: Меня же в июне звал Гусинский, но предложил смешные условия.

А: А если бы предложил другие условия?

Д: Я бы просто молчал тихо, я бы делал экономические итоги и молчал.

А: То есть Примаков и Лужков тебе не нравились?

Д: Нет, потому что меня преследовали перед этим, налоговая полиция пытала моих друзей. И потом, они эстетически были чужие мне люди. Лужков же меня приглашал в гости, Церетели, мы с ним сидели рядом, трепались. Ну чужой он мне эстетически.

А: Окей, понял. То есть ты решил вписаться?

Д: Я говорю: “Ну, с богом, пошли”. Борис звонит Шабдурасулову, который последние дни работает на Первом канале. Шабдурасулов меня принимает на работу и через два дня, чтобы показать отношение ко мне, увольняет. Во вторник принимает, в четверг увольняет. Он просто ненавидел меня за то, что я тормозил тогда эти транши. Шабдурасулов тем временем обзванивает губеров. Губеры все говорят, что они уже с “Отечеством”. Шабдурасулов просит выделить место около лифта, где уборщица прячет швабры, под кабинет представителю “Единства”. Так на самом деле рождалось “Единство”, впоследствии “Единая Россия”. Он говорил: “Ребята, так ли выйдет или по-другому, но чтобы у вас были свободные руки, дайте представителю “Единства” кабинет, где хранятся швабры”.

А: Он тебя уволил, а потом тебя снова назначили?

Д: Да, тем же днем или следующим. Меня назначили руководителем отдела по выпуску аналитической программы Сергея Доренко. Дело в том, что у Константина Эрнста тогда были взаимоотношения какие-то с Лужковым, как поговаривали, связанные с рестораном “Пушкин” (может быть, это и не так). А Эрнст был первым номером. И он не хотел, чтобы я ассоциировался с Первым каналом, и он мне дал отдел. Но и потом, когда меня назначили замом Эрнста по курированию меня самого, Эрнст каким-то образом всем сумел объяснить, что это решение продавлено Березовским, что это не его решение.

А: Ну, так и было.

Д: И вдобавок он писал на каждой моей программе: “По заказу ОРТ”. Всячески афишировалось, что я чужой. Я вел еженедельную программу по воскресеньям. Меня поставили лоб в лоб с Киселевым Женей. Были моменты, когда Примаков звонил в программу Жени Киселева и говорил: “Женя, вы видели, что сейчас говорил Доренко?” Тот говорит: “Я не мог видеть, я в эфире”. Он говорит: “Я вам сейчас расскажу”. То есть это был какой-то сумасшедший дом.

А: Две программы выходили в одно время?

Д: Женя всегда был дольше. Я тоже удлинил программу до 1 часа и 20 минут, но Женя все равно был чуть ли не два часа.

А: А почему вы не захотели развести их по разным дням?

Д: Я хотел в лоб, и Борис хотел в лоб.

А: Борис считал, что ты обыграешь Киселева.

Д: Так и вышло. Борис всегда был сторонником обострения.

А: Я хотел отметить важную вещь. Ты мне как-то сказал, когда мы с тобой обсуждали, почему у Березовского так все получалось, что одна из причин – он всегда обострял ситуацию.

Д: 1990-е – это годы, когда самые безбашенные, самые отчаянные, самые презирающие жизнь человеческую и главным образом, конечно, свою, побеждали. И Борис это точно понимал, он это много раз декларировал вербально.

А: Покушение это качество усилило.

Д: Он считал каждый день подаренным. Он мне всегда говорил: “Я вот так смахивал мясо своего шофера, вот так смахивал. И после этого каждый день подарен мне, как случайность”.

А: Вернемся в 1999 год.

Д: Мы почти не виделись с Борисом, до декабря не виделись.

А: Он тебе не давал инструкций?

Д: Нет. Наши завтраки по вторникам – все было отменено. Потом он поехал по областям уговаривать губернаторов работать на Путина. Я его увидел только в октябре, когда уже все было сделано. Начал я с того, что президентский рейтинг по Фонду общественного мнения был у Примакова 32 процента, у Лужкова – 16, у Путина – 1,5 и у Ельцина – 0. Закончил я тем, что у Путина было 36 процентов, у Примакова – с 32 до 8 упал, в четыре раза, а у Лужкова – с 16 до 2, в восемь раз.

А: Тебя не наградили? Шучу, шучу…

Д: Никто не наградил. Несколько раз были подходы, что “мы все понимаем и…”. Ну и? Я отшивал всех. Я сказал: “Я дрался за себя, за право жить в России, мне нафиг все не надо, ребят. Да я не трачу тех денег, что мне платят”.

А: Почему ты считал, что при Примакове и Лужкове нельзя жить в России, эстетически опять же?

Д: Ну, потому что меня таскали уже полгода по допросам, я должен был бы эмигрировать.

А: Это все ты делал сам, без Березовского? Вы с ним не обсуждали ни деталей, ничего?

Д: Сам-сам-сам! Он звонил после передачи, но он не знал, что будет в следующей. Надо сказать, что Березовский – идеальный начальник. В каком смысле? Он хвалит за дело, и хвалит восторженно. Он звонил мне все эти годы почти после каждой передачи, захлебываясь, с криками: “Ты гений!”, цитировал меня целыми абзацами. И я был полностью обезоружен тем, что он реально, прильнув к экрану, наизусть меня учит. Ну, как это можно пропустить?

А: И практически все ты делал сам, никто тебе был не нужен?

Д: Они принесли историю с Полом Тейтумом, убийство, связанное с гостиницей “Советская”. И, кажется, все. Остальное мне тащили люди с улицы – вот такую стопку бумаг. Там было все – и Лужков, и МЕНАТЕП, и Ходорковский, и так далее.

В России люди не обстреляны критикой, и отсюда два следствия. Первое – они очень ранимые, когда начинаешь их критиковать. Второе – все начинают тащить всё что хочешь. Как только я сказал про Немцова, что он не так хорош, как он сам о себе говорит, тотчас пришли ко мне сутенеры – сами, клянусь! – “Вот, а еще он не заплатил шлюшкам”. Заходит девушка, она для “Взгляда” снимала, но там не дали хода. “У меня есть кассета, Немцов в Лужках, свидетельство проституток, им не заплатили”. Значит, внимание: не нужно Кремля, не нужно КГБ, на тебя выходит миллион человек сразу, как только ты слово поднимешь против любого олигарха. Мгновенно вот такая пачка документов.

А: И когда ты закончил всю эту историю?

Д: 15 серебряных пуль, я считаю, 15 программ. Выборы были 19 или 26 декабря. Я помню, что 12-го я сделал сборную солянку из всех программ осени. Соответственно выборы были, вероятно, 19 декабря.

А: До выборов Путина ты не остался?

Д: Нет, это были выборы “Единой России”. Парламентские выборы. А Путин – 26 марта. Но они уже были опрокинуты. 15 серебряных пуль сняли с них всю спесь.