видеть тебя с нами. Ты нравишься Називу.

Такое замечание могло бы прозвучать двусмысленно. Чарли посмотрел на Назива, кивавшего в подтверждение слов Гросида.

— Спасибо, ответил Чарли, — мне тоже хорошо здесь.

— Смит — свинья.

Погруженный в свои мысли, Герб вздрагивает от неожиданности. Жанетт вернулась через заднюю дверь после разговора с Тилли. Он не делился ни с с Жанетт, ни с кем другим своими недавними мыслями о Смите, хотя ему и хотелось облегчить душу. Он уже проанализировал все возможные причины своего беспокойства: одна из девчонок повесилась после собрания «Лиги за Женские Права», произошел скандал на книжной выставке, введены новые порядки в школах. Как отцу пятилетней дочери ему еще рано волноваться. Но он все же боится. Пусть Смит — свинья, его совет неплох: новый клиент это всегда серьезно. Все остальное — вздор.

Он не получает удовольствия от своих размышлений, слишком все серьезно, да еще и не уложилось в голове. Удивительно, как совпали его мысли с замечанием Жанетт. Теперь Герб даже не уверен: может, и он считает, что Смит — свинья. Свинья среди людей — это свинья, говорит он себе, а свинья среди свиней — это человек.

— Что он натворил?

— Ты пойди посмотри. Он тебе покажет. Тилли с ума сходит.

— О чем ты все-таки, дорогая.

— Извини, дорогой. Это объявление, вроде как плакат, он повесил его в комнате для игр.

— Напоминание сдать на анализ мочу?

— Еще хуже. Сам увидишь.

— Что дальше, Филос?

— Нужно непредвзято посмотреть на себя, — ответил Филос и сгладил улыбкой суровость своего ответа. — Я имею в виду соблюдение объективности. Ты не можешь оценивать Лидом без связи его с другими цивилизациями.

— Думаю, что уже могу. Во-первых…

Филос прервал Чарли:

— Можешь? — Тон его был таков, что Чарли тут же умолк.

Последнюю милю между Детским и Научным блоками они прошли молча. Несколько обиженный, Чарли начал:

— Я достаточно знаю своих людей и думаю, что…

Филос с сардонической усмешкой на губах вновь прервал его:

— Полагаешь, что знаешь?

— Если ты думаешь иначе, — обиделся Чарли, — что ж, выкладывай!

— А что потом?

— Поправишь меня.

— Ладно, — Филос не обиделся, — мы сделаем это с помощью церебростиля. Это будет быстрее, легче, подробнее и, — тут он улыбнулся, без споров и перерывов процесса познания.

— Я не буду спорить и прерывать.

— Будешь, ты так устроен. Фактически, в истории человечества не было другого такого предмета, который настолько не поддавался бы объективному изучению, как секс. Написаны бессчетные тома об истории и исторической мотивации, но нигде секс даже не упоминается. Целые поколения, десятки поколений студентов корпели над ними и считали их истиной, эти же «истины» вдалбливали в головы последующим поколениям даже когда уже была ясна важность сексуальной мотивации индивидуума и когда каждый индивидуум интерпретировал свое мироощущение с сексом, наполняя мысли и язык сексуальной символикой. Для многих людей история осталась сборником анекдотов о каких-то чудаках, которые действовали и осуществляли свои желания в странном отрыве от сексуального поведения своей эпохи, поведения, являвшегося одновременно и результатом и причиной их действий. Это поведение создало и историю и этих слепых историков… полагаю, что и сама слепота также была обусловлена им. Однако, мне следует говорить об этом после того, как ты пройдешь курс, и не ранее.

— Думаю, — сухо отвечал Чарли, — лучше перейти к делу.

Они обошли вокруг Научного блока и вошли в метро, чтобы попасть в Медицинский блок. Филос вел Чарли по уже знакомым горизонтальным галереям и они вновь взлетали ввысь на невидимых лифтах. Проходя через большой зал, напомнивший Чарли зал ожидания на вокзале, они увидели лидомцев, певших свои мелодии. Чарли был особенно поражен видом двух одинаково одетых лидомцев, каждый из которых держал на коленях спящего ребенка и пел, для извлечения звука мягко ударяя другого пониже горла.

— Чего они все ожидают?

— Я кажется уже говорил тебе — все должны приходить сюда один раз в двадцать восемь дней для проверки.

— Зачем?

— А почему нет? Лидом — небольшой, нас пока что меньше восьмисот человек, и никто не живет далее двух часов хода пешком. У нас есть все необходимое оборудование — почему же не проходить обследование?

— Насколько тщательно оно проводится?

— Очень тщательно.

На самом верху здания Филос остановился перед щелью в двери.

— Открой ладонью, — сказал он.

Чарли приложил к щели ладонь, и ничего не произошло.

Тогда Филос приложил свою ладонь, и дверь открылась.

— Мое личное убежище, — объяснил он. — Нечто вроде замка, единственного на всем Лидоме.

— Зачем запираться?

Чарли уже отметил отсутствие всяких запоров, особенно в Детском блоке.

Филос пригласил Чарли внутрь, и дверь за ними закрылась. — У нас на Лидоме очень мало табу, — пояснил Филос, — но одно из них связано с запретом на свободное хранение инфекционных материалов.

Чарли уже понял, что он шутит; при этом какая-то доля правды в этом была.

— На самом деле, — продолжал объяснять Филос, — очень малое число лидомцев станут возиться со всем этим. Филос небрежным движением указал на ряды книжных шкафов от стен до потолка и стеллаж с небольшими рядами прозрачных кубиков. — Сейчас мы значительно больше интересуемся будущим, все это больше никому не нужно. И все же… ведь сказано: «человек, познай себя»… Многие станут несчастными, если слишком хорошо будут знать себя.

Филос приблизился к стеллажу, посмотрел в картотеку и выбрал один из кубиков. На нем были нанесены красным цифры. Филос сверил их с картотекой, подошел к стоявшей у стены кушетке и извлек из открывшейся в стене нише какое-то устройство. Это был шлем в виду чаши со штативом. — Церебростиль, — с этими словами Филос показал Чарли внутреннюю часть шлема. Там ничего не было кроме, примерно, дюжины резиновых нашлепок, охватывавших голову со всех сторон.

— Тут нет ни электродов, ни щупов, и это совсем не больно.

Взяв кубик, Филос открыл небольшую камеру в верхней части шлема и, вставив внутрь кубик, закрыл крышку на защелку. Затем он лег на кушетку, одел шлем и плотно прижал его к голове. Шлем несколько наклонился вперед, потом назад и принял нужное положение.

Филос спокойно лежал и улыбался Чарли.

— Теперь извини меня на пару минут.

Он закрыл глаза, поднял руку и дотронулся до выступающего на гребне шлема кнопки. Кнопка осталась в нажатом положении, а рука Филоса безвольно упала.

Воцарилась глубокая тишина.

Кнопка щелкнула и выдвинулась, Филос открыл глаза. Сняв шлем, он сел. Никаких признаков усталости или перенесенных усилий заметно не было.

— Совсем недолго, правда?

— Что ты делал?

Филос указал на небольшую камеру, куда