Роб почувствовал, как в его душе шевельнулась слабая надежда.

— Принимает всякого?

— Всякого. Даже узник вправе потребовать, чтобы ему позволили представить свое дело на суд шаха.

— Нельзя этого делать! — возопил голос из темноты. Роб не мог различить, из которого каркана раздается этот голос.

— Выкинь эту мысль из головы, — продолжал тот же голос. — Ведь шах почти никогда не изменяет решений и приговоров муфтия. А муллы жадно ждут возвращения тех, кто пустой болтовней отнимает драгоценное время шаха. Вот тогда-то отрезают языки и вспарывают животы, и об этом хорошо ведает тот шайтан, тот злобный сын свиньи и пса, который дает тебе ложный совет. Свои надежды ты должен возлагать на одного лишь Аллаха, а не на шаха Ала.

Человек, прикованный рядом, ехидно рассмеялся, будто его уличили в забавном розыгрыше.

— Нет никакой надежды, — произнес голос из темноты.

Сосед Роба смеялся, пока не стал кашлять и хрипеть. А отдышавшись, снова обратился к Робу злым голосом:

— Да, ищи себе надежду в раю.

Больше они не обменялись ни словом.

* * *

Через сутки после того, как Роба заключили в каркан, он был освобожден. Попытался встать на ноги, но не устоял и лежал, страдая, пока кровь возвращалась в его мышцы.

— Проваливай, — сказал наконец стражник и пнул его ногой.

Роб с большим трудом приподнялся и, хромая, поспешил прочь из тюрьмы. Дошел до большой площади, где росли платаны и журчал фонтан, стал пить и никак не мог напиться, утоляя невыносимую жажду. Потом сунул под струю голову и так стоял, пока не зазвенело в ушах. Тюремная вонь частично ушла.

Улицы Исфагана были запружены народом, прохожие оборачивались и глазели на него.

Маленький толстяк-торговец отгонял опахалом мух от тележки, в которую был запряжен ослик; на тележке стояла жаровня, на ней горшок, и в нем что-то варилось. Исходивший от кушанья аромат вызвал у Роба такую слабость, что он даже испугался. Однако развязав свой кошель, он нашел там вместо денег, которых хватило бы не на один месяц, одну-единственную мелкую монетку.

Пока он был без сознания, его обворовали. Он мрачно выругался, так и не зная, кто же вор — то ли рябой воин, то ли тюремный стражник. Мелкая монетка была издевательством, жестокой шуткой вора, а быть может, следствием извращенного религиозного понятия о милостыне. Роб протянул монетку торговцу, и тот отмерил ему небольшую порцию плова с жирным рисом. Плов был острый, с небольшим количеством бобов, а Роб ел слишком жадно — вероятно, его тело переутомилось от лишений, пребывания в каркане и перегрева на солнце.

Как бы то ни было, но он почти сразу же изверг содержимое желудка в уличную пыль. Шея кровоточила в тех местах, где ее сжимал каркан, а перед глазами пульсировали разноцветные круги. Роб передвинулся в тень под платаном и постоял там, вспоминая зеленую Англию, свою собственную лошадь, повозку, под настилом которой хранились деньги, и Мистрис Баффингтон, сидевшую рядом и скрашивавшую его одиночество.

Людей на улицах все прибавлялось, по ним тек нескончаемый людской поток, и двигались все в одном направлении.

— Куда это все спешат? — спросил Роб у торговца.

— На прием у шаха, — ответил тот, косясь на побитого еврея в порванной одежде. Роб отошел.

«Ну, а что? — подумал он вдруг. — Выбирать-то все равно не приходится».

И он пошел вместе со всеми по улице Али и Фатимы, пересек широкую, из четырех параллельных дорожек, улицу Тысячи Садов, свернул на ослепительно чистый бульвар, носивший имя Врата Рая. В толпе шли молодые, и старики, и люди среднего возраста, хаджи в белых тюрбанах, учащиеся в зеленых, муллы, нищие, здоровые и увечные, одетые в лохмотья и изодранные тюрбаны всевозможных расцветок. Молодые отцы с младенцами на руках, носильщики с паланкинами, верховые на конях и ослах. Роб обнаружил, что идет вслед за большой группой евреев в темных кафтанах. Он так и пристроился позади них, как отбившийся от стаи неоперившийся птенец.

Прошли через небольшую искусственную рощу, дававшую немного прохлады — деревьев в Исфагане было не так много, — а затем, не выходя за пределы города, оказались среди обширных полей и стад пасущихся коз и овец — королевский дворец отделялся таким образом от остального города. Вот подошли к зеленой лужайке, по бокам которой, словно портал, высились две огромные каменные колонны. Когда показалось первое здание царского двора, Роб решил, что это и есть дворец, потому что он был больше королевских палат в Лондоне. Но дальше пошли все новые и новые здания, ничуть не меньшие, построенные из камня и кирпича. Многие с башенками и затейливыми крылечками; при каждом террасы и большие сады. Толпа проходила мимо виноградников, конюшен, двух скаковых полей, фруктовых садов и увитых зеленью беседок такой красоты, что Робу хотелось выйти из толпы и побродить среди этого ароматного великолепия. Правда, он не сомневался, что посторонним бродить там запрещено.

И вот возникло здание столь величественное и в то же время столь изящное, что дух захватывало, даже не верилось, что такое бывает. Крыши сплошь в форме грудей, пояс укреплений, на которых расхаживали стражи в сверкающих шлемах, со сверкающими щитами. Над головами стражей трепетали на легком ветерке длинные разноцветные флажки.

Роб ухватил за рукав шедшего впереди широкоплечего еврея, из-под рубашки которого проглядывало белье с кисточками.

— Как называется эта крепость?

— Да ты что! Это же Райский Дворец, жилище шаха! — Человек посмотрел на Роба встревоженно: — Да ты, друг, весь в крови.

— Пустяки, просто несчастный случай.

Людской поток двигался теперь по длинной аллее, ведущей к дворцу; когда подошли ближе, Роб увидел, что главный дворец окружен широким рвом. Мост через ров был поднят, однако по эту сторону рва, рядом с площадкой, служившей парадным входом, начинался длинный крытый коридор, и толпа вливалась в его двери.

Внутри оказался зал раза в два поменьше собора Святой Софии в Константинополе. Полы выложены мрамором. Стены и высокие потолки каменные, с продуманно расположенными отверстиями, так что мягкий дневной свет заливал все помещение. Это и был Зал с колоннами — у всех стен высились каменные колонны, покрытые искусной резьбой, с желобками по всей высоте. Основания колонн были вырезаны в форме ног и лап всевозможных животных.

Когда Роб вошел, зал был наполовину заполнен, а за ним входили все новые и новые посетители, прижимая Роба к группе евреев. По всей длине зала были оставлены свободные проходы, огражденные веревками. Роб стоял и смотрел, с проснувшимся интересом вбирая новые впечатления. Проведенное в каркане время заставило его осознать и твердо запомнить, что он здесь чужеземец. То, что он считает естественным, персам может показаться странным и даже угрожающим, а сама жизнь его, как он уже понял, может зависеть от того, насколько правильно он сумеет понять их мысли и поступки.