В Москве на репетициях “Пушкина” возникли определенные трудности с прочтением пьесы, репертком продолжал делать свои замечания к тексту Булгакова, пытались даже вернуться к булгаковским черновикам. Елена Сергеевна дала на то разрешение, но Ольга Бокшанская убедила дирекцию театра, что только сама Елена Сергеевна сможет разрешить все проблемы с поправками. Она делает ей вызов от имени театра в Москву для работы над рукописью и внесения поправок (!) в пьесу “Пушкин”. Для Луговского внезапный вызов, а затем и отъезд Елены Сергеевны был ударом: они вместе работали над поэмой, они, видимо, все вместе собирались уезжать из Ташкента.

Так вновь возникал Булгаков, которого Луговской любил как писателя и к которому продолжал ревновать Елену Сергеевну. Словно с того света, где сидел при свечах Мастер и писал свои чудесные книги, Булгаков ставил предел их отношениям и возвращал вдову к своим делам.

А перед ее отъездом в мае 1943 года, заканчивая каждый день по поэме, Луговской пишет к ним посвящения: 5 мая – “Крещенский вечерок”, Елене Сергеевне, 6 мая – “Мой сон о Дербенте”, мальчику Сереже Шиловскому (потом, в 1947 году, он перепосвятит “Дербент” А. Галичу), и, наконец, 7 мая – “Народы, вставайте!” – самое непостижимое посвящение – М. А. Б. (то есть Михаилу Афанасьевичу Булгакову). Между прочим, эта поэма противоречила духу всего, о чем писал Булгаков.

Поэма “Крещенский вечерок”, с посвящением Елене, стала итогом их отношений в Ташкенте. В то же время гадание крещенским вечером было об их дальнейшей судьбе: “Мне невдомек. А мне шутя выходит / Любовь и сплетни, а потом разлука / На тысячи неразрешимых верст”.

И лестница на балахану в центре поэмы, соединяющая и разделяющая их: “О, горестная роскошь расставанья! / Что ж проводить до лестницы. Тебя. / Подняться по ступенькам… ” Эта удивительная лестница потом оживет в стихах и в таинственной драме Ахматовой “Сон во сне”. А теперь две тени, которых закрутило вихрем войны, эвакуации, потерь, прощаются друг с другом.

В писательской колонии, разумеется, знали об их отношениях, сплетничали, поражались разнице в возрасте. Луговской даже о возрасте Елены Сергеевны писал очень бережно и возвышенно: “Морщинка маленькая по надбровью, / Что для других усталость или возраст, / Сверкает, вьется надо мной, как знамя, / И смысл ее изведал только я”.

Итак, все уже друг другу сказано. Сережа и Елена, она же Тюпа, 22 мая 1943 года покидают гостеприимный восточный город. Татьяна Луговская подробно напишет об этом Малюгину:

20 мая 1943 года

Ташкент пустеет, уезжают последние друзья. Послезавтра едет в Москву Лена Булгакова (ее вызывает МХАТ). Очень грустно мне с ней расставаться. Во-первых, я ее люблю, и она была единственным близким человеком у меня в Ташкенте, во-вторых, мне без нее будет очень тяжело справляться с моим братом (вернее, с его желанием пить водку) и выдерживать на себе всю тяжесть неврастенических и творческих напоров этого незаурядного и милого, но очень тяжелого человека. Не до него мне сейчас, признаться. А он не знает никаких полумер в своем эгоизме, эгоизме, который всегда неразлучен (к сожалению) с большой творческой жизнью.

Вот он занят уже 4 месяца своей поэмой и не хочет думать больше ни о чем. Самое смешное, что я всегда мечтала, чтобы он начал работать не для денег, а “в стол”, но теперешний быт, видимо, не может так долго выдержать “чистого творчества”.

Наша Поля все это называет гораздо проще, она говорит: “Хозяин дурука валяет”. Вообще она очень смешно говорит – помимо “дурука”, еще “втюг” (вместо утюг), “уши” (вши) и т. д. Фишками она почему-то называет всех актрис[431].

Елена Сергеевна с Сережей ехали в Москву более двух недель. С дороги они посылали смешные открытки и телеграммы.