бы вместе со своим богочтимым папашей ходил в церковь, помогал ему продавать свечки, а комсомольским билетом только прикрывался. Поступил грузчиком на лесопильный завод, в Юрово уже не смеет и показываться.

— Не пропал бы парнишка, — пожалел отец. — Что он там один? И заступиться некому.

У меня снова задергалась больная щека. Какая же это гадина сделала? Кому помешал Панко? «Свечки продавал, билетом прикрывался…» Вранье!

Я шагнул к столу, вытащил из ящика листок бумаги и карандаш.

— Дяде Максиму напишу. Он разберется, поможет.

— Не тревожь его, Кузя, — попросил отец. — Максиму Михайлычу, слышно, хуже стало. Не встает, исхудал. Было бы полегче — давно бы сам прикатил к нам, как тогда на тракторе. Как же, он ведь закладывал основание под нашу артель.

Что же делать? С карандашом и листком бумаги в руках я стоял совершенно растерянным.

Март

В марте еще держались морозы, но как бы ни ярились они, время брало свое. Дни стали длиннее, солнечнее. Если ночью или утром и закружит снежная заметь, днем все равно выглянет солнце, разгонит облака, рассветлит все кругом, и на припеке тотчас же зазвенят капели, пробивая лунки в снегу.

Говорят, март — утро года. Ведь по календарю — это первый весенний месяц, месяц пробуждения природы. Мне казалось, что с приходом марта светлее стали лица юровчан, светлее от надежд на будущее, началом которого должна стать первая артельная весна.

В первое воскресенье, марта фельдшер Хренов в последний раз осмотрел рубец на щеке, дал мне «добро», а в понедельник я отправился в сельсовет.

На улице было еще тихо, даже кузня молчала. Раздевался только щебет воробьев и переклик галок, ночевавших на наших березах. Какими родными, радостными показались мне эти незамысловатые птичьи голоса. Так давно я не слышал их! Несмотря на ранний час, председатель Софрон Гуляев был уже на месте.

— В самый раз явился. Работы — во! — он провел рукой по горлу. — Садись. Две-три директивы напишем и поедем!

— А куда поедем? — спросил я.

— К лесничему. Насчет леса для колхоза.

Откровенно говоря, в первый день мне не хотелось ехать. Надо было разобраться с накопившимися бумагами, а вечером провести собрание ячейки. После того как пришла весть об отчислении Панка с курсов, Галинка вызвалась заменить его, на что получила согласие от сельсовета. «Без своего тракториста Юрово не оставим!» — заявила она категорично. Но ехать на курсы собралась только комсомолкой, поэтому немедля написала заявление и попросила как можно скорее решить ее участь.

В лесничество попали только в середине дня, потому что останавливались в деревнях. В деревне Высоково долго расспрашивали нас недавно вернувшиеся с отхожих промыслов партийцы Фрол Горшков и Демьян Дудоров, с чего лучше начинать — с колхоза или с коммуны. Фрол стоял за колхоз, а Демьян за коммуну, он уже склонил к этому чуть ли не всю высоковскую бедноту. Беднота ему доверяла.

Наоборот, Фролу больше доверяли середняки. В нем они видели хозяйственного мужика, которому удалось вылезти из бедности, завести лошадь, пару коров, овечек и построить собственный дом. Отдавать все это, нажитое с большим трудом, в коммуну ему не хотелось. И, стоя за колхоз, он как бы выражал мнение всех середняков.

Много было в Высокове собраний, но ни к чему пока не приходили. Решающее собрание должно состояться этим вечером.

— Нет близко Топникова, а то бы он рассудил, к какому берегу причаливать, — говорили Фрол и Демьян.

— Попытаемся сами рассудить, — сказал председатель и пообещал вернуться на собрание.

И верно, на обратном пути из лесничества он остался в Высокове, а мне велел поторапливаться домой.

Выехав из деревни, я подхлестнул лошадь. В лицо дул ветер со снегом. Небо было сплошь в облаках, лишь вдали над черной кромкой леса виднелась угасающая полоска зари.

Под шум ветра я задумался. Снова вспомнил о Галинке и ее решении ехать на курсы комсомолкой. Вот молодчина-то! Пусть едет. Там будет встречаться с Панком, парню все же полегче станет.

Да, вот и Галинка будет комсомолкой. Растет семья безусых! Не заметишь, как примчит время, когда и «младенцы» принесут заявления. Не далее как вчера Митя и Вова, придя из школы, объявили, что они приняты в пионеры, что красные галстуки выдавала им новая учительница Марина Аркадьевна. Недавно она приезжала в Юрово. Холеный Валентин Фаддеевич уехал, и она сразу же взялась за дело. Молоденькая еще, а тоже молодчина.

«Но как же теперь с Панком быть? — в который раз подумал я и о нем. — Приезжал бы все-таки, чего стыдиться? Батько не примет, так у нас может жить. В тесноте, да не в обиде. Теперь по-колхозному. Наши в обиду не дадут!»

Наши! В их число я включал теперь не только юровских и перцовских активистов, но и Фрола с Демьяном из Высокова. Очень понравились они мне. В их судьбе я увидел нечто такое, что роднило меня с ними. Ради чего они кончили странствовать по «чужой стороне»? Только для устройства лучшей жизни в деревне. А разве для меня теперь не главное это? Поближе, поближе надо быть с ними. Не зря о них говорил Топников. Эх, хорошо бы нам колхоз-то общий, один на несколько деревень, сорганизовать. Тут была бы уж полная удавка для кулака.

Что-то, однако, богачи присмирели. Выжидают, что ли?

Выехав в поле, я опять подхлестнул Буланка.

Вдруг я увидел впереди, на дороге, спешащую куда-то девушку. Закрываясь от ветра рукой, она мелкими шажками отмеривала путь.

Вот неожиданность-то: передо мной была Шурочка Курина, с ног до головы облепленная снегом, в ботиночках, коротеньком пальто, меховой шапочке.

— Замерзла, наверно? — любуясь ею, участливо спросил я.

— Есть немножко, — ответила она, садясь в сани. — Почти всю дорогу от самой станции пришлось пешком идти. И, представь, кроме тебя, ни одного доброго молодца не повстречала. Довезешь до Семыкина?

— Хоть на край света, — засмеялся я.

— Туда не надо, там, говорят, ночью еще метельнее… — засмеялась и она.

Свернув на семыкинскую дорогу, я справился, надолго ли она едет домой. Шурочка, помолчав, ответила, что только на один день, и, отчего-то смутившись, наклонила голову, потом перевела взгляд вдаль, задумавшись.

Не смея больше спрашивать ее, я заторопил Буланка. До Семыкина не близко, ехать да ехать. Уши шапки раздувало ветром. Как раз в это время Шурочка обернулась и, заметив рубец на неприкрытой щеке, вздрогнула:

— А это откуда у тебя, Кузя?

Я рывком натянул на лоб шапку, закрыв раненую щеку. Вот ведь какая отметина, даже такую неробкую милую студентку испугала. Все, видно, теперь будут замечать,