– Может, тебе надо сменить работу или пойти лечиться?

– Нет. Думаю, я подыщу себе какое-нибудь место, где буду учить журналистике.

* * *

В контексте журналистики мы имеем дело с новым типом газетной информации для «шапки» – «симбиотической пирамидальной цитатой». Columbia Journalism Review никогда такого не одобрит, во всяком случае, пока нынешний редактор не помрет от мозгового сифилиса, и, вероятно, даже после.

Что?

У нас на руках иск за клевету?

Маловероятно, потому что никто в здравом уме не воспримет это всерьез и уж менее всего свора выживших из ума писак, которые заправляют Columbia Journalism Review и которые за последний год или около того немало сил убили, чтобы по любому вопросу подчеркнуть, что ни одно, решительно ни одно мое слово нельзя воспринимать всерьез.

«Кто может, делает. Кто не может, учит», – сказал однажды Бернард Шоу, и я привожу его афоризм лишь затем, что смертельно устал от того, что на меня орут тупицы. Профессора, как правило, заплесневелые личности, но преподаватели журналистики особо закоснели в своих взглядах, потому что каждый новый день напоминает им о мире, которого они никогда не узнают.

БУ-БУХ! в дверь. Опять газета, опять какое-то жестокое обвинение. БУ-БУХ! Изо дня в день. Поставь будильник, всоси заголовки со стаканом теплого «драно» и на занятия. Преподавать журналистику: тиражи, распространение, обсчет заголовка и классическая пирамидальная шапка.

Господи, вот о последней не дай забыть! Владение пирамидальной шапкой прокормило больше немощных тупиц, чем Конгресс или армия в мирное время. Пять поколений американских журналистов льнуло к этому окаменевшему сосцу, и когда в 72-м дошло до дела, ряды у них были такие сплоченные, что семьдесят один процент газет в стране высказались за избрание Ричарда на второй срок.

Сейчас, полтора года спустя, журналистский истеблишмент, говорящий от имени когда-то «молчаливого большинства» от побережья до побережья за Никсона, набросился на него с оголтелой злобой, какую редко встретишь в газетном деле Америки. На ум приходит лишь один недавний пример: промашка самого Никсона, когда он объявил Чарльза Мэнсона виновным, пока того еще только судили в Лос-Анджелесе.

Я бы не только ввел «симбиотическую пирамидальную шапку» как ориентир будущего в журналистике, но и еще пару-тройку идей: главным образом по поводу Никсона, и кое-какие из них довольно мерзкие – во всяком случае, по моим меркам, ведь большинство зиждется на очень большой вероятности, что Никсон все-таки переживет свой седьмой кризис и, уцелев, оставит нам наследие неудач, стыда и коррупции, каких мы даже вообразить себе сейчас не можем.

Мрачная мысль в сегодняшней атмосфере самопоздравлений и обновленной профессиональной гордости, которая вполне понятно преобладает в сфере нынешней политики и журналистики. Не только в Вашингтоне, но и по всей стране найдешь людей, кто всерьез озабочен здравием и долговечностью американской политической системы.

Базовая линия всегда одна и та же: «Мы едва не продули, но в последний момент отшатнулись от края». В подобных разговорах такие фамилии, как Сирика, Вудворд, Бернстайн, Кокс, Ричардсон, Рукельхаус, произносят почти благоговейно, но все, кто лично участвовал в Уотергейтском скандале и всех его омерзительных «боксах», знают, что это лишь авангард, ценимый за храбрость, интуицию и понимание того, что надо делать в том нескончаемом шквале критических моментов, когда один-единственный материал мог обрушить на их головы весь истеблишмент. Но были буквально сотни, возможно тысячи, других, кто пришел к тем же выводам и сказал: «Ну, честно говоря, я этого не планировал, но если уж так вышло, давайте раскрутим».

В нашей стране множество людей, в том числе редакторов, конгрессменов и юристов, стали лучшего о себе мнения за то, как отреагировали, когда их опутали щупальца уотергейтского осьминога.

Есть и множество других, кого он безвозвратно утащил на дно, что, возможно, к лучшему для остальных нас, ведь многих разоблачили как опасных мошенников, или безжалостных свиней, или и тех и других разом. Других, кого хотя бы отчасти затронул тот или иной аспект Уотергейта, но кому посчастливилось не попасться, какое-то время будет преследовать чувство нервной вины, но через год Или два оно забудется. Эти, по-своему, не менее опасны, чем те, кто отправится в тюрьму, ведь они «хорошие немцы» среди нас, те, кто открыл дорогу Уотергейту.

Я вот уже три месяца пытаюсь дочитать «Взлет и падение Третьего рейха», таскаю томину в багаже от Буффало и Окленда до Энн Арбора и Хьюстона, даже в джунгли и затерянные рыбацкие деревушки Юкатана.

Но события происходили так быстро, что вечно не хватало времени взяться за книгу всерьез, даже на Юкатане с его огромными гамаками в отелях по пятьдесят песо за ночь, где приходилось на полную мощность выкручивать гонконгские вентиляторы под потолком, чтобы ветер разогнал по углам тараканов.

В какой-то момент я пробовал читать в номере отеля, возле развалин цивилизации майя в Чичен-Итца, думал, сумею по-новому взглянуть на американскую внутреннюю политику семидесятых, если я буду размышлять о падении «Тысячелетнего рейха», сидя на каменных обломках совершенно иной культуры, которая продержалась больше тысячи лет до того, как в Европе вообще узнали о существовании Америки. Социополитическая структура ацтеков была отлаженной элитарной демократией, смутившей бы любого, связанного как с французской, так и с американской революциями.

Греки и римляне древности кажутся неуклюжими панками в сравнении с тем, что построили майя, ацтеки и инки в Мексике и Южной Америке за двадцать или около того столетий между 500 г. до н.э. и злосчастным «испанским завоеванием» в 1525-м. Календарь майя, разработанный за несколько веков до рождения Христа, по-прежнему точнее того, каким пользуемся мы сегодня. Майя разделили солнечный год ровно на 365.24 дня и двенадцать лунных месяцев по 29.5 дней в каждом. Никаких там неряшливых високосных годов и месяцев с разным числом дней.

* * *

Согласно большинству военных экспертов, Адольф Гитлер надорвался в середине 1942 года. По словам его личного архитектора и технического спеца на все руки Альберта Шпеера, к этому моменту рейх стал слишком разбросан в военном, финансовом, промышленном, политическом и всех прочих отношениях. К Шпееру сходились все чертежи, планы, цифры и почти ежедневные сводки того, что творилось в бурлящем мозгу Гитлера. Учитывая все это, говорит Шпеер, он в глубине души знал, что с конца лета 42-го дела идут под откос.

Но только почти три года и по меньшей мере три миллиона смертей спустя Гитлер наконец признал то, о чем Шпеер, один из его ближайших «друзей» и советников, по его собственным словам, давно уже догадался, – а ведь на протяжении этих последних трех лет и сам Альберт, и все остальные во внутреннем кругу Гитлера работали по двадцать, двадцать два, а иногда и двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, лишь бы подпереть рейх все слабеющим рабским трудом и лихорадочными попытками создать «супероружие», которое каким-то образом перевернет ход событий.