Пройти мимо такого собрания Аристов тоже не мог, хотя балет он не понимал и всякий раз во время спектакля мечтал только об одном — не захрапеть во время кульминационной сцены. И когда сон все-таки предательски сваливал его на спинку кресла, Аристов начинал пощипывать себя за ляжки, чтобы освободиться от надвигавшейся дремы.

В этом театре ему было чуждо все: музыка, декорации и даже перерыв — во всем чопорность! Иное дело драматический театр, там перерыв — это в первую очередь буфет, вокруг которого топчется множество актрис и их поклонников. Актрисы, в отличие от балетных примадонн, всегда доступные, с ними можно поговорить, распить бутылку шампанского, а то, если повезет, завести скоротечный, ничего не значащий роман.

Поднявшись по широкой мраморной лестнице, Аристов посмотрел вниз, где у самого вестибюля развернулся впечатляющий спектакль галантности. Мужчины помогали дамам снимать накидки и проделывали это столь вдохновенно, как будто собирались провожать их не до партера, а до двуспальной кровати под цветастым балдахином. Дамы выглядели очаровательно — в черных платьях с открытыми плечами. Со многими из них Аристов был знаком лично.

У перил седовласый породистый мужчина лет шестидесяти пяти поддерживал под голый локоток барышню ангельской наружности. От силы ей двадцать годков, ну никак не более! Мягкий голос и аристократические манеры выдавали в ней выпускницу института благородных девиц. Но Аристову было известно, что это не так. Барышню он знал под кличкой Сипуха. Ей двадцать пять лет, и она обыкновенное дитя Хитровки. Правда, из талантливых. Ее основная специализация — богатые купцы, у которых она проживает на содержании. Благодаря своей впечатляющей внешности и отточенным, почти аристократическим манерам она сумела сколотить немалое состояние, а в обществе появлялась при нарядах и украшениях, которые оценивались в полмиллиона рублей. Подобный капиталец был выстрадан: четырежды ее избивали купеческие жены; дважды из-за ее прелестей стрелялись разоренные купцы; трижды она разбивала семьи, и ни разу на нее не было заведено уголовного дела. Все ограничивалось воспитательной беседой, после которой, недовольно фыркнув, барышня покидала полицейский участок с изяществом крупной рыбы, разорвавшей крупный невод.

Барышню не случайно называли Сипухой: она глотала купцов, словно мышей, даже не поперхнувшись.

Взгляды их встретились. Аристов в глазах мошенницы уловил лишь легкое замешательство, а потом она улыбнулась генералу так, как будто бы он был ее тайный и очень желанный воздыхатель. Григорию Васильевичу ничего более не оставалось, как ответить ей столь же милой улыбкой.

У самого гардероба Аристов заметил высокую девушку с птичьими чертами лица. И сама она, в роскошном ярком платье, с широкими рукавами-крыльями, напоминала экзотическую птаху, залетевшую случайно на светский праздник. Казалось, что достаточно всего лишь одного взмаха, чтобы она взмыла к светящимся гирляндам.

Аристов плотоядно улыбнулся. Едва ли не всей криминальной полиции она была известна как Мадемуазель Рука. Дело было не только в тонких изящных пальчиках барышни, но и в широких рукавах, куда она искусно припрятывала украденные кошельки. Мадемуазель Рука являлась воровкой высшей квалификации: имея аристократическую внешность, она никогда не опускалась до обыкновенных дорожных толкучек, а оттачивала свое мастерство на светских приемах и частенько работала во время театральных премьер, где публика была не столь подозрительной, как на воскресных базарах.

Поймать барышню за руку было непросто, она так умело отшвыривала кошельки, что тем самым напоминала факира, вытаскивающего из пустой шляпы перепуганного кролика. Однажды ее удалось схватить за палец одному расторопному полицейскому, переодетому под обыкновенного приказчика, но барышня подняла такой несусветный крик, что прохожие набросились на предполагаемого насильника. Полицейский орал о законе, твердил о том, что является стражем порядка, а под конец начал взывать к милосердию, но был отпущен разгоряченной толпой лишь после того, когда ему было поломано несколько ребер.

У всего полицейского департамента к воровке была личная обида. За нею негласно наблюдали два филера высшей квалификации, чтобы в представившийся случай цапнуть ее за чуткие вороватые пальчики. Но барышня, подобно утреннему туману, уходила от полицейского наблюдения с проворством хитрющей и битой лисицы.

Аристов готов был поклясться, что в широких рукавах мадемуазель в данный момент трепыхало с пяток кошелей, туго набитых «катеньками».

С Мадемуазель Рукой многие учтиво здоровались, видно, принимая ее за графиню. Но никто из аристократов даже не мог предположить, что за светскими манерами прячется обыкновенная душа базарной воровки. С минуту Аристов преодолевал в себе соблазн заглянуть в рукава барышни, он даже подал знак полицейскому, дежурившему в холле, подойти поближе, но благоразумие все-таки взяло верх — следует подождать рыбку покрупнее.

— Здравствуйте, и вы здесь? — неожиданно услышал генерал за спиной голос.

Он обернулся и увидел Родионова в смокинге. Савелий выглядел таким же торжественным, как концертный рояль, и излучал радушие, которое могло вполне потянуть на все двенадцать баллов.

Нечто подобное Григорий Васильевич предчувствовал с самого утра, не случайно ему всю ночь снились кошмары. Он собрал воедино всю свою волю и слепил на лице нечто похожее на любезность.

— Мое почтение, Савелий Николаевич, не хочу сказать, что я большой почитатель балета, но существуют некоторые условности, которым следует подчиняться, — честно признался Аристов, как бы вызывая собеседника на откровенность. — А вы как здесь?

— А я, признаюсь, люблю балет. Тем более это премьера. Что-то в последнее время я вас не вижу в доме мадам Гагариной.

— Дела, — печально вздохнул Аристов. — И поэтому я очень ценю всякие выходы. Но мне приходится иметь дело не только с грабителями, но и с большими шутниками.

— Что вы говорите!

— Уверяю вас. Не далее как сегодня днем мне в кабинет позвонил один джентльмен и сообщил, что вечером будет ограблен Промышленный банк. Ха-ха! — неожиданно рассмеялся генерал. — Не правда ли, весело?

— Не могу разделить вашего веселья, генерал, — озабоченно произнес Родионов. — А что, если так оно и случится?

— Сомневаюсь, у меня есть основания подозревать, что это всего лишь обман, а сам преступник находится где-то здесь… в театре.

— Вот как? — искренне удивился Родионов. — Смелое предположение. Выходит, что вы здесь находитесь исключительно по делам службы?

— Скорее всего, так оно и есть, уважаемый Савелий Николаевич. Даже когда пребываешь на отдыхе, так это все равно всегда связано каким-то образом со служебными делами. А то приходите как-нибудь ко мне, побеседуем, — простовато предложил генерал.

— Как же это понимать, приглашение к беседе? — лукаво поинтересовался Родионов.

Григорий Васильевич весело расхохотался.

— А вы, я вижу, шутник, так что наша беседа будет протекать очень весело, — и, уже прощаясь, вновь напомнил: — Не забудьте о моем приглашении, непременно заходите на чашечку чаю.