Последней женщиной, которая для него что-то значила, была Людмила Горбунова. С тех пор прошел почти год. Как много!

На следующее утро они позавтракали большими кусками хлеба, отрезанными от длинных тонких батонов вроде тех, что вез полицейский. Хлеб они запивали вином.

— Я знаю, вы бы не отказались от кофе, — сказал Жак, — но… — и снова очень характерно пожал плечами.

— А по мне — так вино даже лучше, — заявил Скорцени.

Ягер придерживался другого мнения, он не привык пить вино на завтрак и подозревал, что будет отвратительно чувствовать себя весь день. Скорцени взял со стола остатки батона

— Мы заберем его с собой, если вы не против, — сказал он таким тоном, что возражать хозяин не осмелился.

Жак молча пожал плечами. Ягер тоже взял бы хлеб, но повел бы себя деликатнее. Впрочем, деликатность, похоже, не входила в репертуар Скорцени.

Чтобы немного сгладить резкость приятеля, Ягер спросил:

— А до Альби далеко, Жак?

— Двадцать километров, может, двадцать пять, — ответил крестьянин спокойно.

Ягер мысленно представил себе карту района. Да, Жак их не обманывает. Целый день пути — хорошенькая перспектива для человека, который привык повсюду разъезжать в танке.

Едва они вышли на улицу, на них набросилось безжалостное солнце, и Ягер почти сразу покрылся потом с головы до ног. «Вино», — сердито подумал он. Впрочем, дело было не только в вине. Воздух казался густым и тяжелым, словно на лицо набросили кусок марли. Когда солнце поднялось выше, стало ясно, что день будет невыносимо жарким.

По дороге по направлению к Ягеру и Скорцени двигался грузовик с ящерами. Они быстро сошли на обочину. Ящерам ничего не стоит прикончить парочку людей и сбросить их с дороги. Они и рылом не поведут, просто поедут дальше — и все. Ягер сердито пнул землю носком сапога. А если бы пара русских парней в гражданском попалась на пути немецкого конвоя, какая бы ждала их судьба? Наверное, точно такая же.

Скорцени, разумеется, не посещали мысли о судьбе гражданских лиц.

— Знаешь, что они везут в грузовиках? — спросил он.

— Если не маски, защищающие от газа, один из нас очень удивится, а другой покажет себя умником, — ответил Ягер.

— Ты совершенно прав, — ответил Скорцени. — Мы должны помешать им отправлять их отсюда в таких огромных количествах.

Он говорил так, словно сделать это — не труднее, чем шагать по пустынной, пыльной дороге. Может быть, он искренне так думал. После акций, которые он организовал — выступил в роли Прометея и украл у ящеров взрывчатый металл, потом вывез Муссолини прямо у них из-под носа, затем увел танк ящеров, выгнал их союзников из Сплита и всей Хорватии, — Скорцени мог позволить себе быть уверенным в собственных силах. Однако Ягер считал, что между уверенностью в собственных силах и самоуверенностью существует огромная разница. Возможно, Скорцени придерживался другого мнения.

Спустившись на берег Тарна, они немного отдохнули, попили воды и помылись. Затем, усевшись в тени огромного дуба, разделили хлеб, который Скорцени забрал у Жака. Раздался всплеск — это зимородок нырнул в воду. Из кустов с веселым криком вылетел пчелоед.

— Нужно было и вина у него прихватить, — заявил Скорцени. — Одному богу известно, сколько французов успело помочиться в эту реку и какую заразу мы можем подцепить, напившись из нее.

— Раньше меня это тоже беспокоило, — ответил Ягер. — Да и сейчас беспокоит, но уже не так сильно. Если слишком часто что-то делаешь, перестаешь задумываться. — Он тряхнул головой. — Точно так же бывает, когда убиваешь людей, понимаешь?

Скорцени кивнул.

— Да, мне твои рассуждения нравятся. Ты прав, конечно же, прав.

Ягер осторожно продолжал:

— Тебе не кажется, что к евреям это тоже относится? Чем больше ты убиваешь, тем легче тебе в следующий раз.

Вокруг не было никого, лишь раскидистый дуб да резвые птицы. Если нельзя сказать о том, что думаешь, хотя бы здесь, тогда где можно? А если ты вообще не можешь говорить о том, что думаешь, зачем жить на свете? Ты человек или безмозглая машина?

— Только вот про это — не со мной, — заявил Скорцени и тряхнул головой, словно отгонял назойливых мух. — Ты не забыл, что я сражался рядом с евреями в России? Кстати, и ты тоже, мы тогда напали на ящеров и украли у них взрывчатый металл.

— Я не забыл, — ответил Ягер. — И я не о том…

Он замолчал. Сколько пленных евреев добывают уран в Геттингене и доставляют его в замок Гогентюбинген? Много, конечно. Ягер сам не выносил им приговора, но использовал для достижения целей, которые считал важными. Он снова попытался объяснить Скорцени, что имеет в виду:

— Если у рейха грязные руки, разве могут они быть чистыми у нас?

— Не могут, — добродушно ответил Скорцени. — Война — вообще штука грязная, она пачкает все, к чему прикасается. А евреи стали ее частью. Боже праведный, Ягер, неужели ты сможешь чувствовать себя чистым после того, как мы подарим Альби нашу маленькую дозу радости и хороших новостей?

— Это совсем другое дело, — упрямо выставив вперед подбородок, заявил Ягер. — Ящеры могут отстреливаться — и стреляют даже лучше нас. Но выстраивать евреев на краю ямы, а потом расстреливать… или лагеря в Польше… Люди будут помнить об этом даже через тысячу лет.

— А кто помнит армян, которых турки убивали во время последней войны? — спросил Скорцени. — Они умерли, и больше не о чем говорить. — Он потер руки, словно мыл их.

Однако Ягер не желал успокаиваться.

— Даже если ты и прав…

— Я совершенно прав, — перебил его Скорцени. — Кого сегодня волнует судьба карфагенян? Или, например… как они правильно называются, герр доктор, профессор археологии… альбигенцев, наверное, так? Я имею в виду жителей городка, в который мы с тобой направляемся.

— Даже если ты и прав, — повторил Ягер, — погибли не все евреи. В Польше, которую захватили ящеры, их достаточно, и они позаботятся о том, чтобы наши имена на веки вечные покрыл позор.

— Если мы победим в войне, это не будет иметь никакого значения. А если проиграем — тем более. — Скорцени встал. — Идем, мы доберемся до Альби к заходу солнца, а потом будем ждать, когда прибудут наши игрушки.

Разговор был окончен. Ягер тоже поднялся на ноги. «Ну, и чего еще ты ждал?» — спросил он у самого себя. Большинство немецких офицеров вообще отказывались обсуждать еврейскую тему. До определенной степени откровенность Скорцени — это уже шаг вперед. Но только до определенной степени. Ягер зашагал в сторону Альби.

* * *

Лю Хань чувствовала себя невидимкой. Держа в руках плетеную корзинку, она могла бродить по пекинским рынкам, и никто не обращал на нее внимания. Она была всего лишь одной женщиной из тысяч, может быть, миллионов. Никто ее не замечал — так не замечают блоху среди множества других, поселившихся на спине собаки.