— Самое большее, пять сотен, — повторил священник, — но я полагаю, что их гораздо меньше.

— Меньше? Почему?

— В Финистере лихорадка, — ответил священник и тонко улыбнулся. — Господь благоволит нам.

— Аминь, и слава Ему! А сколько лучников в гарнизоне города?

— Шестьдесят, ваша светлость, — ответил священник, — исходя из последнего донесения Бела, всего шестьдесят.

Блуа поморщился. Ему случалось терпеть от английских лучников поражения, причем при таком численном превосходстве французов, что сама мысль о возможности поражения казалась нелепой. Это научило его остерегаться длинных английских стрел. Герцог был человеком неглупым, а потому он призадумался о возможностях английского боевого лука. Отдавая должное этому грозному оружию, Карл намеревался победить не столько благодаря численному превосходству, сколько полагаясь на ум и изощренную тактику, хотя большинство военачальников решительно предпочитали силу и напор. Однако герцог Карл Блуа, которого сам король Франции признавал правителем Бретани, высоко ценил военное искусство и, несомненно, был человеком умным. Он умел читать и писать на шести языках, говорил на латыни лучше большинства священников и был признанным оратором. Весь облик этого худощавого мужчины с бледным лицом, светлой бородкой, усами и проницательными голубыми глазами говорил о незаурядном уме. Почти вся его сознательная жизнь прошла в ожесточенной борьбе с другими претендентами на управление над Бретанью, и сейчас, похоже, Блуа был как никогда близок к решительной победе. Король Англии, увязший в осаде Кале, не посылал своим гарнизонам в Бретани никаких подкреплений, в то время как французский монарх, который доводился Карлу дядей, напротив, на людей не скупился. Благодаря этому герцогу удалось добиться численного превосходства, позволявшего надеяться к концу лета единолично править всеми владениями предков. Правда, Карл постоянно остерегал себя против чрезмерной самоуверенности.

— Даже шестьдесят лучников, — заметил он, — могут представлять опасность. — Голос его звучал отчетливо, педантично и сухо. Многие замечали, что частенько Блуа говорит совсем как священник.

— Генуэзцы сметут их стрелами, ваша светлость, — заверил герцога советник в сутане.

— Дай-то Бог, — набожно произнес Карл, про себя подумав, что Богу легче помочь тому, кто сам не совершает глупостей.

На следующее утро, под поздним весенним солнцем, Блуа объехал вокруг Ла-Рош-Дерьен, держась, однако, на почтительном расстоянии, так чтобы до него не долетела ни одна английская стрела. Защитники вывесили на городских стенах знамена. Английский крест святого Георгия соседствовал с белым горностаевым штандартом герцога Монфора, очень похожим на собственный стяг Блуа. Остальные изображения явно имели своей целью оскорбить противника: на одном красовался белый горностай герцога, пронзенный английской стрелой, на другом самого Карла топтал копытами огромный черный скакун. Но больше всего здесь было церковных хоругвей и крестов, чтобы показать нападающим, на чьей стороне находятся симпатии Небес.

Вывешивать на стенах осажденных крепостей цвета и эмблемы благородных защитников было делом обычным, только вот в Ла-Рош-Дерьене оказалось слишком мало знатных воинов, во всяком случае желающих выставлять напоказ свои гербы. И не нашлось ни одного, кто мог бы потягаться знатностью рода с приближенными Блуа. Три ястреба д'Эвека красовались на стене, но все знали, что мессир Гийом лишен своих владений и у него не более трех или четырех сторонников. На одном флаге было изображено алое сердце на бледном поле, и священник из свиты Карла решил, что это фамильная эмблема семьи Дугласов из Шотландии, однако герцогу это показалось полнейшей чушью. Где это видано, чтобы благородный шотландец стал драться на стороне англичан? Рядом с алым сердцем реяло другое, яркое знамя с волнистыми, словно поверхность моря, сине-белыми полосами.

— Неужели это… — начал было Блуа, но осекся и нахмурился.

— Штандарт Арморика, ваша светлость, — подсказал сеньор Ронселет.

Сегодня герцог Карл объезжал вокруг стен города в сопровождении великолепной свиты, состоявшей из столь знатных и могущественных особ, что один лишь их вид должен был устрашить осажденных. Большинство спутников Блуа принадлежало к бретонской знати: сразу за герцогом на великолепных скакунах ехали виконт Роган и виконт Моргат, за ними сеньоры Шатобриан, Ронселет, Лаваль, Гуингем, Руж, Динан, Редон и Малеструа. Знать Нормандии была представлена графом Де Кутансом и сеньорами Валлоном и Картре, явившимися под знамена племянника своего короля во главе собственных отрядов.

— Я думал, что д'Арморика умер, — заметил один из нормандских сеньоров.

— У него есть сын, — ответил Ронселет.

— И вдова, — добавил граф Гуингем. — Нет, какова наглость, эта сука-изменница выставила знамя!

— Хоть она и сука-изменница, но хорошенькая, — заметил виконт Роган, и знатные рыцари рассмеялись, ибо все они знали, как следует обращаться со своевольными, но хорошенькими вдовушками.

Карл поморщился, сочтя этот смех неподобающим.

— Когда мы захватим город, — холодно промолвил он, — никто не причинит вдовствующей графине Арморика никакого вреда. Ее приведут ко мне.

Он решил, что снова силой уложит ее в свою постель, а потом, натешившись вдоволь, выдаст замуж за одного из своих ратников, который сумеет объездить эту строптивую лошадку и окоротить ее слишком длинный язык.

С этой мыслью он попридержал коня, рассматривая свисающие со стены флаги с надписями и изображениями, оскорбительными не только для него, но и для французского короля.

— И ведь не поленились же, — сухо проронил он, — можно подумать, у гарнизона не было других дел, кроме как шить эти позорные тряпки.

— Гарнизон тут ни при чем, — возразил виконт Роган. — Это дело рук горожан, проклятых изменников.

— Горожан? — искренне удивился Блуа. — С какой стати горожанам поддерживать англичан?

— Торговля, — лаконично ответил Ронселет.

— Что?

— При англичанах горожане богатеют, — проворчал Ронселет, — и им это нравится.

— Неужели им это нравится настолько, что они готовы сражаться против своего законного суверена? — недоверчиво переспросил Карл.

— Сброд, не имеющий ни чести, ни совести, — презрительно бросил собеседник.

— Сброд, — согласился герцог, — который нам придется выпотрошить.

Он двинулся было дальше, но опять остановился, увидев незнакомое знамя с изображением йейла, держащего в передних лапах чашу. До сих пор на глаза Блуа не попалось ни одного штандарта, пленение обладателя которого сулило бы хороший выкуп, но эта эмблема, хоть и не известная ему, походила на герб знатного рода.

— Чье это знамя? — спросил герцог.

Сеньоры затруднились с ответом, но тут державшийся позади свиты стройный молодой человек на рослом черном скакуне сказал: