Смерть друга стала рубежным событием в жизни нашего героя. Пуповина, связывавшая его с прошлым — радостями и горестями юных лет, — была порвана. Наступило время зрелости.

Переломным для Аденауэра был 1906 год. Ему тридцать лет, он начинает новую карьеру, переезжает на новое место жительства, теряет отца и сам в первый раз становится отцом. Вдобавок этот год начался с того, что врачи вынесли Конраду почти что смертный приговор: диагноз звучал «диабет». Симптомы этой болезни были известны еще в древности; Артей Каппадокийский, живший во втором веке нашей эры, оставил яркое их описание: «Плоть и кость тают и превращаются в мочу… Больной непрерывно ее извергает… Мучения ужасны, но, к счастью, кратковременны… Человек постоянно хочет пить, но коль скоро желудок наполнен, все выходит наружу со рвотой, смерть приходит как желанное избавление…» В наше время инъекции инсулина не только избавляют диабетиков от такого ужасного конца, но и обеспечивают им более или менее нормальную жизнь, однако в начале века об этом лекарстве еще не знали, и строгая диета была единственным рецептом предотвращения развития болезни. Об излечении речи вообще не шло (кстати, и поныне радикального средства против диабета не найдено).

Но был ли Аденауэр действительно диабетиком? Обратимся к фактам. Осенью 1905 года анализ показал избыток сахара в организме. Конрад тут же испросил и незамедлительно получил месячный отпуск для поправки здоровья. Врач посадил его на бессахарную диету, которую пациент добросовестно соблюдал в течение пятнадцати лет. А потом — потом все прошло. Бесследно и окончательно. С медицинской точки зрения случилось чудо — от диабета полностью никогда не выздоравливают. Но поскольку чудес не бывает, логично предположить, что на рубеже тридцатилетия у Аденауэра произошло просто-напросто временное нарушение обмена веществ — явление вполне обычное для человека, подверженного стрессам и к тому же крайне мнительного. Помимо хронических бронхитов, о чем уже говорилось, Аденауэр часто жаловался на головные боли, бессонницу и прочие неприятные вещи. Его сын вспоминает, как в 1914 году отец устроил настоящую истерику но поводу небольшого лопнувшего сосуда на ноге. «У меня тромб, он наверняка попадет в мозг, и мне конец», — взволнованно сообщил он домочадцам, созванным но этому случаю на своеобразный домашний консилиум. На детей это произвело сильное впечатление, тем более что их нянька постоянно увещевала их вести себя хорошо и не расстраивать «больного папу», он, мол, даже не смог застраховать свою жизнь: настолько врачи не уверены в состоянии его здоровья. Позднейший комментарий сына может показаться несколько саркастическим: «Папин тромбоз прошел, а вот мама умерла». В самом деле после случая с лопнувшим сосудом Аденауэр прожил еще ни много ни мало — пятьдесят три года и в самом преклонном возрасте поражал жизненной энергией, которой не могли похвастаться люди намного его моложе.

Возможно, возникновение некоего синдрома на рубеже 1905–1906 годов было вызвано тем обстоятельством, что временная вакансия в конторе Каузена к тому времени закрылась и Аденауэру пришлось вновь вернуться на государственную службу. Предложенное ему место помощника судьи в кёльнском окружном суде было опять-таки временным, и наш герой наверняка чувствовал себя не лучшим образом. И тут подвернулся случай. Вакантной оказалась должность помощника бургомистра. Таких помощников было всего двенадцать, каждый из них руководил одним из департаментов городского самоуправления (если считать бургомистра главой правительства города, то их можно назвать министрами), они подлежали избранию пленумом городского собрания.

Претендовать на такой пост рядовому судейскому чиновнику без какого-либо опыта в управлении городским хозяйством было, мягко говоря, довольно дерзким предприятием. Но именно такое предприятие тщательно спланировал и блестяще реализовал наш лжедиабетик. Преимущества новой карьеры были очевидны: оклад составлял шесть тысяч марок (что-то около шестидесяти тысяч по нынешнему курсу) — именно такую цифру, вспомним, называл Конрад своей будущей теще, когда просил руки ее дочери. Судейская рутина к тому времени Аденауэру уже изрядно наскучила, а должность одного из двенадцати высших городских чиновников открывала радужные перспективы на будущее.

Аденауэр все точно рассчитал. В городском собрании в этот период доминировали две партии — либералы и Центр, причем фракцию Центра, как уже говорилось, возглавлял не кто иной, как бывший работодатель Аденауэра, Герман Каузен. Он же был председателем комиссии но отбору кандидатов на замещение штатных должностей в городском самоуправлении. К нему и отправился Аденауэр. Каузен был человеком довольно грубым и вспыльчивым, к тому же у него уже была наготове кандидатура — судья из Саарбрюккена. При прочих равных условиях он бы скорее всего просто выгнал наглеца из своего кабинета. Однако этого не произошло. Возможно, стареющего политика покорила прямота, с которой его бывший протеже изложил свою просьбу: «Почему бы вам не взять меня, господин юстицрат? Я ведь ничуть не хуже других». Во всяком случае, после консультаций с начальником отдела личного состава Каузен сделал именно то, о чем просил Аденауэр: выставил его кандидатуру но списку партии Центра.

Здесь Аденауэр вбросил еще один козырь: дядя Эммы, Макс Вальраф, занимал видное положение в местной организации либеральной партии. Через него кандидатуре Аденауэра была обеспечена поддержка второй главной фракции городского собрания, тем более что по неписаным правилам регламента очередь на замещение вакансии была за представителем Центра. Получить согласие бургомистра Беккера было уже делом техники. В результате на состоявшихся 7 марта 1906 года довыборах за Аденауэра было подано тридцать пять бюллетеней из тридцати семи (при двух недействительных). Недолгая и не особенно примечательная юридическая карьера нашего героя закончилась, началась блестящая карьера политика.

Наверное, самые сильные эмоции испытал его отец. Его мечты сбывались. «Конрад, — обратился он к сыну, узнав о результатах голосования, — теперь следующая цель — стать бургомистром». Вероятно, пережитые волнения сильно подействовали на старика: через три дня с ним случился удар. Конрада срочно вызвали с заседания суда, где он отрабатывал свои последние дни перед уходом. Он опоздал: отец был уже мертв. Смерть была легкой: на лице усопшего не было следов страдания, казалось, он даже слегка улыбается.

Как и у гроба своего друга Шлютера, Аденауэр не проронил ни слова, ни слезинки. Он никому и никогда не рассказывал о том, что он тогда чувствовал. То же самое повторилось и при похоронах матери в ноябре 1919 года. Философию стоиков наш герой, судя но всему, усвоил хорошо.

Спустя две недели он приступил к исполнению своих новых обязанностей в городском правительстве. Новичку всегда сложно освоиться в новой среде, к тому же ему неожиданно пришлось заниматься совсем другими делами, нежели те, к которым он готовил себя: вакансия была в отделе строительства, однако бургомистр предпочел перевести туда прежнего руководителя налогового отдела, а Аденауэра посадить на освободившееся место. Это вызвало некоторое недовольство, говорили о межпартийных дрязгах, об усилении влияния юристов в ущерб влиянию технических специалистов и т.н.