вообще, так и о нём самом). Но – Осип был талантлив другим.

***

Дождь разбивал рожу о платформу.

Осип округлил свой большой рот, пытаясь остудить кофе в бумажном стаканчике. Кто-то прокричал нечто, похожее на «ля-ля» – Осип оглянулся. Дама треф сидела в луже с разбитой коленкой. Да-да, Осип сразу понял, что это дама треф: какая чудная дыра на колготках!

– Чё ты смотришь? – прорычала дама треф и Осип превратился в Осю.

Шар крутился, Ося крался за дамой. Так они дошли до места её работы: о тысячи стёкол разбитое зданье. Ося такие не любил, а Осип в таких работал заместителем кого-то там – но не будем же об этом снова.

Даму проглотили двери-карусели. Ося сел на лавку – ждать. Повеяло детством.

Замечательное совпадение: в этом прозрачном здании, громадные окна которого ловили на себя кисель неба – было. Или была? Было видно даму треф: тонкая фарфоровая статуэтка, два аквамарина, пучок из темных прядей. «Видно, видно даму треф».

«А мир похож на песенку», – подумал Ося и продолжил ждать.

Что она делала там весь день? Носила бумаги, снимала туфли под столом, чесала одну ногу другой, стучала по клавиатуре… скучала? Скучала ли она? Если и да, то не по Осе. Но когда это было важным?

Кто-то взял шарманку и завертел: и завертелось – облака пронеслись по небу, деревья оттрясли всю листву, Ося просел вместе с лавкой. И неизвестно чем бы всё обернулось, но он вовремя очнулся. Дама треф покидала свой стеклянный улей. Что-то перемкнуло у Оси в голове, и дама вдруг обратилась перламутровой стрекозой с огромными сетчатыми глазами. Такими же зеркальными как и всё вокруг. Лавка, зданье, стрекоза. Что за картинка? Повеяло детством. И Осип крался за своей крылатой добычей, без сачка – с голыми руками.

Они шли одни, улица темнела. А Осип вбирал в себя и вбирал. Ему не хватало. Он достал наушники. От музыки его затрясло. Осе казалось, что он пережрал каши: овсянка чувств, молоко времени, изюм воспоминаний. Ося всё раздувался и раздувался. А дама летела впереди.

Руки Оси были лентами: он это знал. Он знал и танцевал свой странный, понятный лишь ему танец. «Всем грустно», подумал Ося. «А мне больше всех». Кто-то пробил камнем окно заброшенного деревянного домика. «Гр-риздь» – сказал домик, и дама оглянулась.

– Что?

– Что? – переспросил Ося, доставая наушник. Танец закончился.

– Я тебя где-то сегодня видела, – дама усмехнулась неизвестно чему.

– Падая в лужу.

– Ах, точно. Как точно. Ты разбил окно?

– Не я.

– Тебя это пугает?

– Испугало бы… но я был в наушниках. Не слышал.

– Тогда почему решил, что испугало бы? Хочешь казаться чувственным самому себе?

Ося смолчал.

– Пока, – сказала дама треф.

– Пока, – ответил Ося и, уходя, обратился Осипом.

Глава «четыре»

Осип лежал в ванне. Как бы он хотел плыть… но нет – лежал. Рисовал какие-то никому никогда не нужные цветы. Рисовал мокрым пальцем на пыльной плитке ванной. В дверь позвонили. «В ушах, наверное». В дверь позвонили. Обмотав полотенце вокруг бёдер, Осип прошлёпал в коридор. На полу поблёскивали следы. Осип открыл дверь, но за ней – не было. «Нету», – подумал Осип и сник до Оси.

Возвращаясь, Ося запнулся у зеркала. «Ты красивый, Осечка» – подумал он. «Выполнен в одной гамме, в тёплой гамме».

Ося не заметил, как наступила зима. Ося заметил только, что все стали ужасно похожи друг на друга. Отыскать даму треф среди пуховиков, отыскать даму треф среди шуб. Отыскал – среди курток. Слишком легко одета.

Он опять ждал её на лавочке. Все эти дни. «Ося, ося – идеальный ждун».

– Ты каждый день тут сидишь что ли? – о, удивительная и удивлённая дама треф.

– Ты невнимательна. Но ничего. Все так. Всё так. Вы просто очень увлечены.

– А ты нет?

– Нечем.

– Да это видно. Ты всё время в телефоне капаешься.

– Я пишу.

– Мм, – она кивнула, – как тебя зовут?

– Осип.

– Ладно, Ося, и чё, интересно так за мной наблюдать?

– Я не совсем за тобой.

– А за чем же тогда?

– За движением.

– Движением… Я – Елена.

– Спасибо, хотя это и не обязательно.

– В смысле?

– Да в прямом. Забудь.

И они пошли вместе гулять вдоль канала. И ветер растрепал Еленин пучок. И ветер застревал в точечно растущих елях. И Елена елейно улыбалась. У Оси закружилась голова. Кружился шар, и Ося превращался… Ося ни в кого не превращался. Они шли мимо орущего ребёнка и его отца, от которого пахнуло потом из-под расстёгнутой куртки.

– Что ты пишешь? – спросила она. Она смотрела в воду, вздрагивающую под тем же ветром, что и её разрушенная причёска.

– Прозеньку.

– А конкретнее?

– Да тут невозможно конкретнее.

– Ну как это… О чём?

– Невозможно конкретнее. Я серьёзно.

– Ерунда.

Ося ничего не ответил, он только подумал, что в литературе важно уметь заговариваться.

Она смотрела в воду, вода, кажется, смотрела в неё. Она молчала. Её лицо было словно вышито белёсыми нитями на незримом полотне воздуха.

– Как тебя зовут?

– Ты издеваешься? – она так резко повернулась к Осе, что он растерялся.

– Нет.

– Елена.

Елена сорвала листик с дерева. Ося внимательно следил за её руками. Она мелко рвала эти листики и разбрасывала. Всю дорогу.

«Всю дорогу» – подумал Ося и в вихре серьёзных мыслей не заметил, как стал Осипом.

Канал канул цветной карточкой воспоминания – для обоих.

– Помнишь охранник однажды сказал нам: «Вы пойдёте? Вы обои?». «Мы обои, мы стена. Хочется петь».

Елена молчала и рвала листики. А Осипу хотелось кричать. Но умел Осип только одно – и он молчал. Лучше хорошо делать то, что получается.

Некоторые фонари, мимо которых они проходили – гасли. Осипа это забавляло: ему чудилось, что он выпивал эту рыжую электрическую чашу. И его глаза светились. Светились глаза, жадно ловившие тень Елены. Тень, прыгающую по бордюрам. Успокаиваясь и наполняясь ночным – Осип эмигрировал в своё наилюбимейшее состояние – в Осю.

Глава «три»

– В детстве я всегда был уверен. Вот да. Был уверен.

– В чём? – одна рука под головой, вторая согнута в локте. Елена