У нас с Дженни было несколько общих предметов: математика, физика и английская литература. Если конец света не наступит, Дженни хотела стать программистом и дизайнером приложений, а я вынашивала планы поступить на инженера. Так что мы обе корпели над математикой и физикой, часто вместе разбираясь с домашними заданиями. Я рассказала ей про Винни.

– Эта Мисти – просто гений, – сказала Дженни. – Она никогда ни о ком слова плохого не скажет. За нее все делают эти две сучки. А она подкатывает уже после всего, такая вся лапочка-зайка. Просто блестящий образец пассивно-агрессивного поведения. Но не вздумай на это купиться – Мисти кого угодно может сжить со света.

Дженни немного помолчала и продолжила:

– Какое-то время она дружила с той ученицей, что пропала пару лет назад, первая из пропавших девушек, умница Трина Миллер. Но потом, сразу после Рождества, Трина начала дополнительно заниматься с Бо Брэдфордом, и Мисти просто перекрыла ей кислород. Перестала с ней общаться и фактически выжила ее отовсюду. Трина стала здесь персоной нон грата[17]. Через несколько месяцев она пропала. Исчезла, и все. Думаю, она просто не смогла больше этого выносить.

– Серьезно? Ну и жуть! – Я знала все о том, как перекрывают кислород.

– Я слышала, что следователь из ФБР даже опрашивал Мисти об исчезновении Трины, но ничего нового не выяснил.

– А Мисти и Бо Брэдфорд, они вместе? – поинтересовалась я.

– Судя по всему, она так думает, но я не уверена, что он в курсе.

Я посмотрела на Дженни:

– Ты терпеть не можешь эту компанию, да?

– Мне не нравится их отношение, – сказала подруга. – Эта школа и так насквозь «белая». Но у этих девушек светлая не только кожа, они и внутри как чистый лист. Их пустые головы абсолютно далеки от реального мира. Они считают, что лучше всех остальных только потому, что богаты. Хотя деньги их родителей, наоборот, только навредили им. Богатство лишило их честолюбия и целеустремленности, им ничего не нужно. Они ничего из себя не представляют, как все эти богатенькие тусовщицы, которые каждые выходные прожигают жизнь в ночных клубах и публикуют свои фоточки в снэпчате[18].

Дженни перевела дыхание и продолжила:

– Не знаю, как твой отчим, а мой отец – человек старой закалки. У него денег куры не клюют, но он даже на карманные расходы мне наличных не дает. Вот почему я устроилась на работу. Знаешь, что он мне однажды заявил? «Жизнь должна пообтесать тебя немного».

К слову о деньгах на карманные расходы: мой отчим, Тодд, выплачивал моей матери ежемесячное содержание в размере шестизначной суммы. Нам с Рэдом из этого выдавалось по паре сотен баксов наличными, на всякие обычные нужды подростков (а раньше в Мемфисе я периодически еще подрабатывала няней). Я вообще сомневалась, что отчим интересовался, сколько денег мама нам давала. Тодд в принципе был своеобразным человеком, умным, конечно, но молчаливым и отрешенным. В нем не было ничего плохого, не поймите меня неправильно, но он каждый раз как будто удивлялся, когда видел дома Рэда и меня. Ему приходилось терпеть, что к нашей знойной мамочке прилагались еще и мы.

– Все эти девчонки, – продолжала рассуждать Дженни, – берут у своих папочек безлимитные кредитки и приезжают в школу на лимузинах. А в свободное время они только и делают, что сплетничают и ходят по магазинам. И если их спросить о планах на будущее, они ответят: сплетничать и ходить по магазинам. Ты и сама увидишь. В следующий раз, как будешь с ними общаться, поинтересуйся, чем они будут заниматься после окончания школы. Посмотришь, что они скажут.

– Ладно, – ответила я. – Спрошу как-нибудь.

Когда наступил ноябрь и дни стали холоднее, я уже чувствовала себя достаточно уверенно в «Монмуте». Новая школа постепенно переставала казаться чужой. А потом однажды во время урока физики мисс Вандермеер, школьный психолог, вежливо заглянула в класс и попросила меня пройти в ее кабинет. Чувствуя, как все на меня смотрят, я встала из-за стола и поспешила за ней.

– Итак, Скай, – сказала она, когда мы расположились в ее кабинете. – Как дела? Ты освоилась?

Мисс Вандермеер была женщиной в возрасте. У нее был спокойный голос и полное отсутствие интереса к моде, не считая ярко-красных очков для чтения. Их она носила на кончике носа и смотрела на собеседника поверх оправы. Я обвела взглядом кабинет. На стене за столом висел плакат: «Крутые ребята не курят», который, казалось, был выпущен году так в девяносто втором. «Ребятам» на нем было лет по сорок, и уж точно они не выглядели крутыми.

– Вроде нормально, – пожала я плечами.

Мисс Вандермеер оценивающе посмотрела на меня поверх своих красных очков, словно выискивая признаки дискомфорта или беспокойства. А затем взяла картонную папку с моим именем.

– Скай, как у школьного психолога, у меня есть доступ к твоему личному делу, так что я в курсе про… тот инцидент… когда ты попыталась причинить себе вред.

Так вот оно что. Я закатила глаза:

– Мисс Вандермеер, клянусь, сейчас я в полном порядке. Со школой все хорошо. Жизнь прекрасна. У меня нет никакого желания причинять себе вред. И не было с тех пор.

Я услышала раздражение в своем голосе и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Черт. Попытка самоубийства, как черная метка в личном деле, теперь преследовала меня повсюду.

Мисс Вандермеер пролистала папку.

– В записях из вашей старой школы в Мемфисе упоминается, что… это произошло из-за ссоры с президентом класса. Как у тебя тут дела с друзьями?

– Хорошо, – натянуто сказала я. – Я имею в виду, пока все хорошо.

– Отлично. – Она ласково улыбнулась. – Я рада, что все в порядке. Если ты будешь чувствовать себя подавленно или просто захочешь с кем-то поговорить, моя дверь всегда открыта.

– Спасибо, – процедила я сквозь зубы и поспешила убраться оттуда.

По правде говоря, учеба неплохо мне давалась, особенно математика и физика, а еще, к моему удивлению, английский. Мне нравилась наша учительница английского, миссис Хойнс. Она была молоденькой, носила очки и недавно вышла замуж за симпатичного преподавателя из соседней школы. Она совсем недавно выпустилась из Коламбии[19] и еще была полна энергии, энтузиазма и возвышенных идеалов. На уроках миссис Хойнс много говорила о «завоевании мира» и о том, чтобы «стать лучше, чем мы есть».

Как-то раз, возвращая домашнюю работу – нам задавали написать рассказ, – она попросила меня и Дэйна Саммерхейса остаться после занятия. Поэтому, когда остальные ученики разошлись, мы двое все еще были в классе. Дэйн Саммерхейс выглядел так, словно сошел с рекламы одежды «Аберкромби&Фитч»: красивый и беззаботный, с волнистыми светлыми волосами, как у калифорнийского серфера. Складывалось впечатление, что вне школы он часто ходит в туфлях-топсайдерах – это те, которые для ношения на яхтах. За то короткое время, что мы были знакомы, включая ехидное замечание о мисс Блэкман на общем собрании, я заметила, что у Дэйна была привычка разглядывать свое отражение в зеркалах или окнах. Это всегда был быстрый взгляд, полный восхищения. Он также входил в команду по лакроссу вместе с Рэдом и Бо. Девушки перед ним практически штабелями укладывались. Что и говорить, старшие классы – это рай для таких парней, как Дэйн Саммерхейс.