Я услышала, как Кристофер поднялся по лестнице, прошел по коридору к двери ванной, остановился и громко вздохнул, прежде чем двинуться по следующему лестничному пролету наверх в спальню. Интересно, он уже собирается спать? Он всегда ложился раньше, чем я, потому что утром по будням ездил на шестичасовом автобусе в Тотнес — там он вместе с другими волонтерами перекладывал заново старую каменную стену. Но сейчас не было еще даже девяти. Он снова спустился по ступенькам и подергал дверь ванной, которую я заперла.

— Я сейчас! — крикнула я.

— Можно мне войти? Я хочу писать.

— Я как раз вылезаю, подожди!

— Не могу ждать. И к тому же я уже собираюсь ложиться. Зачем ты вообще заперлась? И что ты там делаешь так долго?

— Я сейчас выйду! Минуту можешь подождать?!

Кристофер снова вздохнул.

— Ладно, не волнуйся, — сказал он. — Пописаю в мойку на кухне.

— Отлично, — ответила я. — Но вообще-то я уже выхожу, так что можешь и подождать.

Я услышала, как он пробубнил что-то вроде «с ума можно сойти» и потопал обратно вниз. Если бы я только знала, что мне ему сказать. Я понятия не имела, что сказать о нас, или о его отце и Милли, или о Джоше и его странностях, или о Бекке и ее озлобленности на всех вокруг, или, если уж на то пошло, об отсутствии у Кристофера оплачиваемой работы. Может быть, я смогу сочинить одну-единственную фразу, от которой всем сразу станет легче? Буддийский коан длиной в каких-нибудь пятьдесят слов способен изменить всю твою жизнь и вроде как даже обеспечить просветление. Я знала об этом потому, что редакторы Зеба Росса недавно зарубили один роман, в котором люди, уцелевшие после крушения самолета, оказываются на утопическом острове, а этот остров населен мудрецами, которые целыми днями рассказывают друг другу буддийские притчи. Ни в этих сюжетах, ни в самом романе не было никакой логики. В одной притче женщина обрела просветление после того, как из ведра с водой, которое она несла с реки, выпало отражение луны. В другой рассказывалось о женщине — учителе дзен, у которой была своя чайная лавка. С теми, кто приходил за чаем, она обходилась крайне приветливо, но тех, кто приходил за мудростью дзен, избивала раскаленной кочергой. В этом романе, который мне вообще-то понравился, хоть я в этом и не призналась, каждому персонажу доставался коан, что-то вроде дзен-загадки, которую предстояло разгадать, и тогда жизни их начали бы меняться. Вот только просветление у них заключалось в том, чтобы не вешать нос, хорошо делать простые вещи, не мнить о себе невесть что и принимать непостижимую природу вселенной. Кристоферу, как и большинству людей, не нравилось считать, что его вселенная непостижима, поэтому коан ему вряд ли бы помог. Правда, делать хорошо простые вещи он очень даже любил — не зря же он целыми днями восстанавливал каменную стену!

Когда мы с ним познакомились, он был беден — и прекрасен. Мы впервые провели ночь вместе вскоре после того, как я разошлась с Дрю. Всем хотелось поговорить со мной об этом разрыве или обвинить меня в том, что Дрю попал в больницу, хотя на самом деле я тут была совершенно ни при чем. Я же не хотела говорить ни с кем, кроме Кристофера. Правда, он уже тогда был не слишком разговорчив, но между нами возникла какая-то особая связь. Мы оба сдавали на переработку все отходы, какие только могли, и оба возмущались тем, что у Бекки и Энта в их огромном доме вечно повсюду горит свет. Он говорил, что я нравлюсь ему, потому что я такая «старомодная девица» — пишу перьевой ручкой и играю на акустической гитаре. В тот день мы встретились с ним в забегаловке, которая больше никому не нравилась, и почти всерьез говорили о том, что надо сбежать из Брайтона и устроиться работать на корабле, о котором кто-то рассказывал Кристоферу. Вариант побега на самолете мы, конечно же, не рассматривали, потому что самолеты наносят вред окружающей среде. Всю оставшуюся часть дня мы пили. Кристофер снимал угол неподалеку от полицейского участка. Стены в его комнате были выкрашены в цвет магнолии, на полу лежал матрас, и больше там ничего не было. Я в то утро надела новые голубые трусы с белыми кружевами по краям, и он, увидев их, рассмеялся:

— Что это на тебе такое?

Я подумала, что он таким образом выразил желание немедленно увидеть меня голой, поэтому тут же зашвырнула трусы в угол, нырнула под бугристое покрывало, бросила косяк, который он мне передал, в пепельницу и принялась ждать. В каком-то смысле я продолжала ждать до сих пор. В ту ночь так ничего и не произошло, если не считать того, что его длинные каштановые волосы рассыпались по подушке и он гладил меня по руке до тех пор, пока мы оба, обкуренные, не уснули мертвецким сном. Я не увидела в этом ничего особенного. В те дни мне казалось, что жизнь — это нечто такое, что произойдет в будущем, а не теперь, и я думала, будто это легче легкого — вместить космос в одно стихотворение.

Я вытерлась, пожелала Кристоферу спокойной ночи и устроилась на диване с «Искусством жить вечно». На улице было темно и тихо: до меня лишь едва доносились крики чаек и хлопанье то одной, то другой двери на нашем холме — люди возвращались домой из пабов. В другие ночи порой с моря еще слышались звуки туманного горна, но сегодня их не было. Я очень устала и радовалась, что мне осталось дочитать всего одну главу и эпилог. В последней главе Келси Ньюман рассматривал представления о рае в главных мировых религиях и утверждал, что точка Омега, то есть Бог, создаваемый в конце / к концу / под конец времен, очень похожа на тех богов, которые нам давно известны. Он приводил выдержки из Библии, Корана, Упанишад, Торы и буддийских источников, чтобы продемонстрировать, что пророки во все времена были прекрасно осведомлены о точке Омега — ее безграничности и могуществе. Так ли уж сильно отличалась точка Омега от индуистского Бога, проявляющего себя во всем? Или от буддийского представления о взаимосвязанности всего живого? А когда в Библии говорится о том, что Господь — это «альфа и омега», начало и конец, разве не о той самой точке идет речь?

Я читала и думала: а что если написать роман Зеба Росса, оттолкнувшись от идеи Ньюмана? Я представила себе героическую девушку, которая решает спасти человечество от этой искусственной, упакованной в целлофановую пленку вселенной, ожидающей нас в конце времен. Возможно, ради того, чтобы добраться до точки Омега, ей придется пойти на самоубийство, и тогда она либо разрушит точку, либо убедит ее отпустить нашу вселенную на все четыре стороны. Издатели Зеба Росса, конечно же, не пропустят такой роман, как бы упорно я ни пыталась его пропихнуть. Начнем с того, что Зеб Росс не писал о не имеющих решения загадках за пределами вселенной. Все его сюжеты, какими бы запутанными они ни были, в конце концов изящно разрешались, а все непостижимые явления, которые могли там встретиться, к финалу обязательно разъяснялись с помощью доступных терминов в рамках школьной программы или просто здравого смысла. Поэтому, если, например, с чердака раздавался вой, герой Зеба Росса выяснял, что никакого привидения там нет, а есть тайная комната, втиснутая между верхним этажом и чердаком, и в ней скрывается психически больной подросток — возможно, пропавший много лет назад родственник героя, который теперь переберется в свободную комнату в его доме и будет помогать ему с учебой. А еще героиня Зеба Росса не могла совершить самоубийство, даже если автору удалось бы, используя термины школьной программы, доказать, что девушка продолжит жить и после смерти. Наряду с самоубийствами в романах Зеба Росса запрещались анорексия, наркомания, слова «трахаться» и «жопа», каннибализм и членовредительство. Ну и еще некоторое количество вещей — все это было напечатано на листках, которые мы раздавали новым авторам-призракам.