Роден возвращался к работе над этим произведением восемнадцать месяцев. Скульптура стояла в конюшне, на отопление денег не было, и, чтобы глина не высохла, ее накрывали влажной тряпкой. Рабочий стал напоминать греческого философа: это был одновременно портрет простого человека и сверхчеловека, современника и человечества в целом. Он показал Родену новый путь, путь к истине.

А потом произошло неожиданное.

Зимой 1863 года температура ночью упала ниже нуля, и терракотовая форма замерзла. Задняя часть головы откололась, упала и разбилась. Роден внимательно осмотрел оставшуюся маску и пришел к выводу, что она подчеркивает морщины и фактуру лица Биби, его сломанный нос и душевные переживания. Он подумал: то, что работа сделана только наполовину, придает ей глубину. Так появилась новая форма скульптуры, к которой мастер вернется еще не один раз. «Маска определила всю мою будущую работу, — вспоминал Роден потом. — Это была моя первая хорошая модель».

Но на Парижский салон работа впечатления не произвела. Эта финансируемая государством организация, объединявшая деятелей искусства и критиков, контролировала самые популярные выставочные площадки и была весьма консервативна. В 1864 году эти люди не были готовы принять импрессионизм любого рода. Родена это, может, и не заботило бы, если бы общество не было таким влиятельным, по крайней мере экономически. Богатейшие покупатели, в том числе Французская республика, не спешили приобретать произведения, которые не были выставлены там. Пройдет еще одиннадцать лет, прежде чем Салон начнет принимать работы Родена, Моне и их коллег-импрессионистов.

В 1876 году состоялся дебют «Человека со сломанным носом» в Америке. Скульптуру можно было посмотреть в филадельфийском Фермонт-парке в рамках французской экспозиции на выставке, посвященной столетию независимости США. Это важнейшее событие стало толчком к основанию в городе художественного музея, но Родену принесло разочарование. Он не получил призов, его работы не вызвали резонанса.

Прошло полвека, и американский провидец красиво вернул Родена в Филадельфию.

Миллионер Жюль Мастбаум сколотил состояние, используя в начале 1900-х потенциал кинотеатров. Он превратил поход в кино в развлечение, гламурное и доступное одновременно. К началу 1920-х, на взлете Голливуда, Мастбаум уже имел заведений больше, чем кто бы то ни было в США. Он назвал свою империю Stanley Company of America — в честь умершего брата. Во многих средних и маленьких городах по всей Америке «театры Стэнли» стали средоточием общественной жизни. Многие из них имели величественные лестницы и пышный декор, но самый роскошный кинотеатр Мастбаум выстроил в Филадельфии. В нем было 4717 мест и помещение для оркестра на шестьдесят человек. Здание было выдержано в стиле французского ампира и ар-деко: мрамор, золотые листья, витражи, гобелены, картины, статуи, три балкона, орган Wurlitzer и самая большая хрустальная люстра в городе.

В 1923 году, через шесть лет после смерти Родена, Мастбаум во время долгого отпуска побывал в Париже и был заворожен творениями скульптора. Он начал скупать бронзовые статуи, гипсовые эскизы, рисунки, оттиски, письма и книги и отправлял все это домой, в любимую Филадельфию. Коллекция вскоре охватила все периоды жизни Родена. Кроме «Мыслителя» и «Человека со сломанным носом», Мастбаум привез в Америку «Граждан Кале», «Вечную весну», а также «Врата ада» — огромную сложную скульптуру, над которой скульптор трудился последние тридцать семь лет своей жизни. Мастбаум с самого начала хотел поделиться своей коллекцией с обществом и через три года после ее основания пригласил Поля Кре и Жака Гребе — видных французских архитекторов, работавших в стиле неоклассицизма, — спроектировать здание и сады на подаренном городом участке рядом с бульваром. В передней части музейного двора они воспроизвели фасад шато, которое Роден построил на закате жизни в своей загородной резиденции. Разработанные Жаком Гребе сады Родена вошли в состав музейного комплекса. С тех пор пейзаж бульвара Бенджамина Франклина изменился, но в этом спокойном уголке по-прежнему можно было отдохнуть от городского шума.

В 1926 году Мастбаум скоропостижно скончался, но его вдова довела проект до конца, после чего подарила городу. Музей открылся в 1929 году и вызвал восторженные отзывы публики и критиков. «Это сияющая жемчужина на груди женщины по имени Филадельфия», — восторгалась одна из газет. Сегодня музей выглядит маленьким и скромным, особенно по сравнению со «старшим братом» на соседнем холме. Но именно благодаря размерам и обширной коллекции он необычайно доступен. Посетителям предлагают поучаствовать и в «интерактивной выставке»: потереть нос «Человека со сломанным носом» и пожелать себе такого же везения, какое скульптура принесла своему автору.

Нам с Базеном тогда очень пригодилась бы эта удача.

Улик было крайне мало, и мы поступили так же, как любой полицейский в подобной ситуации: предложили вознаграждение. Музей и страховая компания собрали пятнадцать тысяч долларов, а мы отправились в местные газеты и на телевидение, чтобы его опубликовать. Потекли сведения — как обычно, в основном ложные, и приходилось проверять каждое. Примерно через месяц нам позвонил один филадельфиец, который располагал некоторыми неопубликованными подробностями преступления, например ярким монологом грабителя. Еще он, видимо, много знал о человеке, на которого указывал, — Стивене Ши. Подозреваемому было двадцать четыре года — чуть старше, чем тот студент колледжа, которого описывали охранники, но информатор настаивал, что это именно тот, кто нам нужен. Остальные внешние признаки совпадали, и — только представьте! — Ши работал стриптизером за четыреста долларов в день, чтобы платить за жилье. Он был необыкновенно красив и театрален!

Мы поняли, что нашли подозреваемого, но одной наводки было мало, чтобы его арестовать и провести обыск. Требовались веские доказательства. Базен действовал осторожно. Если устроить очную ставку, попытаться запугать Ши и выбить из него показания, это может выйти боком: он замкнется в себе, а скульптуру выбросит или уничтожит. Так уже бывало в Европе: в одном печально известном случае мать швейцарца, подозреваемого в дюжине ограблений музеев, утопила в озере более сотни картин, избавившись не только от улик, но и от бесценных произведений. Наша главная задача, как напомнил мне напарник, — вернуть скульптуру. Мы должны спасти кусочек истории, послание из прошлого. Если попутно получится отправить за решетку плохого парня, это будет бонус.

План Базена был прост. Он решил показать охранникам фотографии Ши и семерых похожих на него людей. Если те опознают подозреваемого, этого будет достаточно, чтобы приступить к активным действиям. Прежде всего была нужна фотография. Эта черновая работа выпала мне. Для слежки Базен выделил специальный фургон и фотографа, а я должен был доложить по радио о выполнении задачи.

В ту неделю я получил два болезненных урока. Во-первых, в феврале в Филадельфии надо одеваться тепло, даже если собираешься следить за кем-то из фургона. Для конспирации двигатель приходится глушить, а значит, отопление тоже не работает. Главный фотограф ФБР, который меня сопровождал, явился хорошо укутанный. Через час, несмотря на весь запал, меня начало трясти от холода. Выглядело это по-идиотски, и пар изо рта хохочущего фотографа поплыл в мерзлом воздухе. Моя вторая ошибка заключалась в том, что я оставил свою рацию на столе в офисе, полагая, что будет достаточно той, что есть в кабине. Через несколько невероятно скучных часов Ши вышел из дома, и мы сделали снимок. Но когда я включил рацию, чтобы доложить об успехе, оказалось, что у нее сел аккумулятор. Мы объехали вокруг квартала к месту, где нас ждал Базен и еще один агент, готовые действовать, если мы запросим подкрепление. Я знал, что он мне припомнит этот промах, и был прав.