Щипаю себя за ногу и жду, пока боль смоет все.

— Придется и тебе, как и всем нам, сносить свои башмаки, — говорит Виви. — Держу пари, Ориана изводится от беспокойства с того момента, когда Мадок подтолкнул тебя в сторону танцев. Боится, что не сможет тебя остановить. А самое страшное — вдруг ты хорошо проведешь время?

Ориана поджимает губы.

— Это, во-первых, несправедливо, а во-вторых, неправда.

Виви закатывает глаза.

— Было бы неправдой, я бы не смогла это сказать.

— Хватит! — Мадок хлопает ладонью по столу, и все вздрагивают. — Коронации — такое время, когда возможно многое. Грядут перемены, и прекословить мне неразумно.

О ком он говорит? О принце Даине? О неблагодарных дочерях? Или обо всех сразу?

— Вы боитесь, что кто-то еще попытается захватить трон? — спрашивает Тарин. Как и я, она воспитывалась на стратегиях, ходах и контрходах. Но в отличие от меня у нее есть тот же талант, что и у Орианы: Тарин умеет задать вопрос так, чтобы направить разговор в менее опасное русло.

— Беспокоиться стоит роду Зеленого вереска, а не мне. — Вопрос Мадоку, похоже, нравится. — Некоторые из их подданных несомненно предпочли бы, чтобы не было ни Кровавой короны, ни Верховного короля. Его наследникам нужно уделять особое внимание тому, чтобы армии фейри были всем довольны. Опытный, умелый стратег ждет подходящей возможности.

— Только тот, кому нечего терять, решится атаковать трон, который защищаешь ты, — чинно говорит Ориана.

— Каждому есть что терять, — возражает Виви и корчит страшную физиономию Оуку. Мальчишка хихикает.

Ориана тянется было к нему, но потом останавливается. Ничего плохого на самом деле не происходит. Тем не менее я вижу блеск в кошачьих глазах Виви и не уверена, что у Орианы нет причины нервничать.

Виви хотела бы наказать Мадока, но все, что ей доступно, это быть занозой в его заднице. А значит, время от времени она мучает Ориану через Оука. На самом деле Виви любит Оука — как-никак он наш брат, — но она не настолько благородна, чтобы не научить его кое-чему плохому.

Мадок улыбается нам всем, являя собой картину общего согласия и довольства. Раньше я думала, что он не замечает всех токов напряжения в семье, но с годами стала понимать, что едва подавляемый конфликт нисколько его не беспокоит, а, наоборот, нравится почти так же, как открытая война.

— Возможно, никто из наших противников не является особенно хорошим стратегом.

— Будем надеяться, что так оно и есть, — рассеянно роняет Ориана, поднимая кубок с канарским вином и при этом не сводя глаз с Оука.

— У меня тост. За некомпетентность наших врагов.

Беру стакан, чокаюсь с Тарин и выпиваю все до капли.

* * *

Каждому есть что терять.

Думаю об этом с рассвета, кручу эту мысль в голове. Наконец, когда сил ворочаться без сна уже нет, накидываю халат поверх ночнушки и выхожу наружу. Солнце светит вовсю. Яркое, как кованое золото, оно слепит глаза. Я сижу на травянистой полянке возле конюшен и смотрю на дом.

До Орианы все это принадлежало моей матери. Тогда она была молодая и очень любила Мадока. Каково ей было здесь? Думала ли она, что будет счастлива? И когда поняла, что не будет?

До меня доходили слухи. Это совсем не мелочи — обмануть королевского генерала, убежать из Фейриленда с его ребенком в чреве и скрываться десять лет. На пепелище сгоревшего дома остались обугленные останки другой женщины. Она доказала свою крутизну, этого не отрицал никто. Будь мама чуть удачливее, Мадок никогда бы не догадался, что она жива.

Да, ей было что терять.

И мне есть что терять.

Но что дальше?

* * *

— Пропустим уроки сегодня, — говорю я Тарин после полудня. Я уже одета и готова и, хотя не спала, усталости совсем не чувствую. — Останемся дома.

Тарин смотрит на меня с глубокой озабоченностью, как мальчишка-пикси, недавно отданный Мадоку за долги; ее каштановые косы уже уложены короной. Она сидит чинно за своим туалетным столиком, вся в коричневом и золотом.

— Если ты говоришь не идти, значит, нужно идти. Что бы ты ни задумала, остановись. Понимаю, ты расстроилась из-за турнира…

— Это неважно, — отмахиваюсь я, хотя, конечно, это важно. Важно настолько, что без надежды на рыцарство я чувствую себя так, словно под ногами разверзлась пропасть и я в нее падаю.

— Мадок может и передумать. — Тарин спускается за мной по лестнице и, опередив, берет наши корзинки. — И по крайней мере теперь тебе не придется бросать вызов Кардану.

Я набрасываюсь на сестру, хотя уж она точно ни в чем не виновата:

— А ты знаешь, почему Мадок не дает мне разрешения? Потому что считает меня слабой.

— Джуд, — предупреждает Тарин.

— Я думала, от меня требуется быть хорошей и следовать правилам. Теперь все — хватит мне быть слабой. Хватит быть хорошей. Буду какой-нибудь другой.

— Только глупцы не боятся того, что страшно. — Спорить с этим невозможно, но и голос истины меня не убеждает.

— Давай пропустим сегодня занятия, — предлагаю я, но она не согласна, и мы вместе идем в школу.

Тарин настороженно наблюдает за мной, пока я разговариваю с командиром нашей группы в предстоящем потешном сражении, Фандой, пикси с синей, как лепесток цветка, кожей. Она напоминает, что завтра в рамках подготовки к турниру пройдет большая репетиция.

Я прикусываю губу и киваю. Мои мечты разбиты, но знать об этом никому не стоит. Пусть даже никто не знает, что у меня вообще были какие-то мечты.

Позже, сев перекусить, Кардан, Локк, Никасия и Валериан начинают вдруг кашлять, плеваться и корчиться в ужасе. Все остальные, дети фейрийской знати, едят хлеб с медом, джем из цветков бузины с печеньем, пироги и жареных голубей, сыр и виноград. А вот у моих врагов все, что лежит в корзинке, каждый кусочек, тщательно и основательно посолено.

Кардан перехватывает мой взгляд, и я ничего не могу поделать — злобная ухмылка тянет вверх уголки рта. Его глаза вспыхивают, как уголья; ненависть, живое существо, дрожит и мерцает в воздухе между нами, словно воздух над черными скалами в жаркий летний день.

— Совсем сдурела? — шипит Тарин и трясет меня за плечо так, что поневоле приходится повернуться. — Только хуже все делаешь. Против них никто выступать не смеет, и на то есть причина.

— Знаю, — негромко отвечаю я и ничего не могу с собой поделать — улыбка так и держится на губах. — Есть. И не одна.

Тарин права, что беспокоится. Я только что объявила войну.

Я все рассказала неправильно. Есть вещи из нашего детства в мире фейри, о которых я умолчала. И умолчала, по большей части, из-за трусости. О них я даже самой себе думать не позволяю.