Лицо ее стало враждебным: — Я этого желания не разделяю, — хмуро возразила она и попыталась проскользнуть к двери, но он сделал это раньше и загородил проем рукой. Ситуация, похоже, забавляла Джеррена.

— Не исчезайте, голубушка, — он улыбался. — Честное слово, можете меня не бояться.

От такого явного вызова она застыла, в глазах заплескался гнев.

— Бояться? Вас? — Тон был колюче-презрительным.

— Вы себе льстите, сэр. Он улыбнулся еще шире: — В самом деле? Впрочем, у вас ведь есть кинжал, и вы им, без сомнения, воспользуетесь, не колеблясь.

— Так что же вы хотите мне сказать? — прервала она с нетерпением. — Если это важно, то говорите скорее.

Он изогнулся в поклоне, в глазах искрился смех: — О, вряд ли это так важно для вас. Я просто хотел сообщить, что через несколько дней уезжаю в Лондон.

— Уезжаете? — Раздражение на ее лице сменилось удивлением, затем она пожала плечами. — Как вы справедливо соизволили заметить, для меня это совершенно не важно.

— Да — если только вы не пожелаете сопровождать меня. Полагаю, Лондон покажется вам куда интереснее здешних окрестностей.

— Лондон! — Сверкнув глазами, Антония стиснула руки. На секунду перед Джерреном вместо враждебно настроенной женщины мелькнула девчонка, полная нетерпеливого, жгучего любопытства, но тут же лицо ее снова затуманилось. — Он не отпустит меня.

— Сэр Чарльз уже дал свое согласие, хотя, признаюсь, сперва пришлось напомнить ему, что, выдав вас замуж, он полностью утратил власть над вами. — Джеррен говорил спокойно, но чувствовалось, что все это его по-прежнему забавляет. — Полагаю, с подобным напоминанием, а тем более с убеждением, ему пришлось столкнуться впервые.

Антония с подозрением смотрела на него: — С чего вы так хлопочете, чтобы доставить мне удовольствие?

— Удовольствие? Вам? — бровь насмешливо поднялась, раздался тихий смех. — Рискуя показаться неучтивым, голубушка, должен все же заметить, что в данном случае я скорее доставляю удовольствие самому себе. И в Лондон уезжаю потому, что нахожу здешнюю обстановку невыносимой. Вы же можете ехать со мной или оставаться с дедом, если предпочитаете его общество моему. Выбор — за вами.

Насмешливый тон снова вызвал у нее раздражение. Она пожала плечами и равнодушно произнесла: — Я подумаю. А теперь будьте столь любезны, позвольте, наконец, пройти.

Усмехнувшись, он отошел в сторону и открыл двери. Пропуская Антонию, протянул руку и, взяв ее за правое запястье, откинул кружевную манжету, под которой на белой коже обнаружились синяки.

— Откуда это? — последовал резкий вопрос.

— И вы еще спрашиваете? — в ответе сквозило презрение. — Это — следы ваших пальцев.

— Моих? — Он нахмурился, вспомнив, как вчера вырвал у нее кинжал. — Я вовсе не хотел причинять вам боль. — И запечатлел на ее запястье нежный поцелуй. — Прошу прощения.

Антония вспыхнула и вырвала руку.

— Ничего. Уже забыто.

Она быстро вышла из библиотеки и направилась в маленькую, пока еще принадлежавшую ей, гостиную. Закрыв дверь, подошла к зеркалу, висящему на стене, и застыла, глядя на свое отражение.

— Лондон! Уехать наконец отсюда! Думаю, стоит отправиться с ним. — Она задумчиво поглаживала правое запястье, потом, очнувшись, вспыхнула и сделала нетерпеливый жест. — Да, безусловно, поеду, — заявила с вызовом отражению в зеркале. — Ведь в Лондоне будет и Винсент. — Но тут же с досадой осознала, что решение приняла еще до того, как вспомнила о кузене.

На второй день путешествия Джеррен и Антония остановились на известном постоялом дворе уже неподалеку от Лондона, чтобы отдохнуть и пообедать. Было по-прежнему очень холодно, и очень не хотелось менять теплую уютную гостиную с ярко пылающим камином на неудобную выстуженную почтовую карету. Антония удобно устроилась у самого огня, лениво грызя леденцы из блюдца, стоящего у ее локтя, а Джеррен, продолжая сидеть за столом, просто повернулся к камину лицом и небрежно вертел в руке бокал, задумчиво и рассеянно глядя перед собой.

Пользуясь тем, что он так погружен в себя, жена рассматривала его с напряженным вниманием и интересом, которые в противном случае скрыла бы за маской презрения Со дня их первой встречи прошла неделя, но он приводил ее в такое же замешательство, как и в первый день. Поначалу она сочла его человеком удачливым, но совершенно беспринципным, который цинично продал деду свое старинное имя, так же мало заботясь о ее чувствах, как и старик. Предупредив, что не намерен быть покорным и уступчивым мужем, тем не менее ничего от нее не требовал и даже убедил сэра Чарльза отпустить ее в Лондон. Казался равнодушным, но при этом мог быть внимательным и понимающим. Когда ворота Келшелл-Парка захлопнулись за ними, Антонию пронизала дрожь страха перед неизвестностью. Она постаралась скрыть это, но Джеррен тихо сказал: — Можно сожалеть и о тюрьме, если кроме нее ничего в жизни не знал, но все же свобода куда желаннее.

— Свобода? — Невзирая на усилия, голос предательски дрожал. — Просто одна тюрьма сменяется другой.

— Вы неправильно судите обо мне, голубушка, — прошептал он с упреком. — Клянусь, я вовсе и не собирался быть вашим тюремщиком.

Она с негодованием взглянула на него, подозревая насмешку, но обнаружив, что он ласково улыбается, грустно пожала плечами и отвернулась, пытаясь за этим жестом укрыть замешательство. Ей был непонятен этот человек, саму жизнь воспринимающий как шутку и на любые упреки и презрение отвечающий безудержным смехом. При ее скудном жизненном опыте такое наплевательски-легкомысленное отношение ко всему было просто непредставимым. Даже Винсент, со своим чрезвычайно серьезным отношением к жизни и к самому себе, мало преуспел в том, чтобы хоть как-то разогнать мрак ее существования. Джеррен же, похоже, ничто не воспринимал всерьез, даже и свою роль в бесчестной сделке с сэром Чарльзом.

Сама того не желая, она сравнивала их. Винсент, провозглашая вечную преданность, клянясь избавить ее от дедовской тирании, не сделал решительно ничего. Джеррен же, ничего заранее не обещав, сразу предложил уехать, беззаботно, словно походя бросил ей этот необыкновенный дар освобождения, предоставив к тому же выбирать свою судьбу самой.

Намеренно или нет, но во время путешествия он был неизменно заботлив и внимателен. У Антонии, никогда не выезжавшей из Келшелл-Парка дальше, чем на ближайшую сельскую ярмарку, да и то раз или два в жизни, все вокруг вызывало живейший интерес: и меняющиеся пейзажи, и деревни, по которым они проезжали, и особенно Оксфорд, где останавливались на ночь. Джеррен охотно отвечал на все бесчисленные вопросы, иногда даже умудряясь вызвать на трагических губах улыбку, так что в конце концов между ними установилось некое подобие дружбы. С ее стороны эта дружественность выражалась, конечно, пассивно, просто она перестала так негодовать, а теперь даже подумывала, не открыться ли ему в страхах, мучивших ее всю поездку.